Везде
Socio-cultural Relations and Communications in the Post-Pandemic World: Global Reversal or Situational Crisis of Postmodernism
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Socio-cultural Relations and Communications in the Post-Pandemic World: Global Reversal or Situational Crisis of Postmodernism
Annotation
PII
S086904990017291-2-1
DOI
10.31857/S086904990017291-2
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Dmitriy Yevstafiev 
ORCID: 0000-0002-6276-0342
Occupation: Professor of the Department of Integrated Communications, Faculty of Communications, Media and Design
Affiliation: Higher School of Economics
Address: Russian Federation, Moscow
Lubov Tsyganova
Occupation: Associate Professor
Affiliation: National Research University Higher School of Economics
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Issue 5
Pages
18-29
Abstract

The world of late globalization is distinguished by duality and internal contradictions in socio-cultural relations and communications, which reflects in the crisis of universal models of social behavior. The only area where the principles of social universality remain relevant is the sphere of communications, where active development of new formats and the emergence of new cultural proto-artifacts continues. The coronavirus pandemic has altered the logic of development in this segment of global interaction, since it affected the very foundations of universal social behavior models. Socio-cultural relations, due to a complex of reasons, are becoming a sphere where tendencies interact and compete as well as institutions associated with the period of late globalization, including those that emerged on the wave of its crisis. At the same time, the communication environment becomes extremely important, since new technologies will make it possible to reflect not only macro-trends, but also the evolution of micro-cultures, which, in the context of a systemic (institutional) crisis of globalization, are becoming more important than usual. This symbiotic socio-cultural-communication phenomenon can become one of the most important factors in determining future models of global development. The article analyzes the most important directions of development of the sphere of socio-cultural communications and their transformation in 2020-2021. The article amplifies whether the trends for socio-cultural developments that formed through the pandemic crisis lead towards the formation of a new model of socio-cultural development or such trends remain within the traditional framework. The major conclusion is that the formation of the model has not started yet though the risk of distraction of global socio-cultural – and probably social universality – became obvious. Conclusions are made regarding further transformation of the sphere of socio-cultural development in the current information environment.

Keywords
globalization, information society, crisis of the global social model, socio-cultural communications, postmodernity, post-global development
Received
21.07.2021
Date of publication
29.10.2021
Number of purchasers
12
Views
2742
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite   Download pdf Download JATS
1

Введение
2 Важнейшей чертой мира поздней глобализации стала претензия на универсальность модели социального развития, которая лежала в основе концепта социальной глобализации [Giddens 2003]. В ней заключается отличие поздней глобализации от экономической, которая допускала многоукладность и многоформатность хозяйственной деятельности [Тоффлер 2004]. Данная специфика отражает глубинную сущность процесса как неуклонной социальной универсализации всех областей– от моделей социального поведения до форматов коммуникаций. Социальная универсальность была дополнена концепцией надпространственности [Friedman 2005]. Она ставила в приоритет для глобализации те сферы, которые максимально отделены от национальных государств, суверенитет которых имел ярко выраженный пространственный характер (информационное общество, глобализированные форматы культурного взаимодействия, модели потребления и социальной манифестации).
3 Как результат, модели развития в большинстве сфер человеческой деятельности были не только социально универсальными и надпространственными, но и до известной степени независимыми от уровня экономико-технологического и социально-экономического развития конкретного пространства и общества. На этапе поздней глобализации экономику как базис для развития заменил маркетинг, который трактовали в терминах социального конструирования [Диамандис, Котлер 2018]. Данная тенденция – пример того, что пространство глобализации даже в экономическом формате проявляется как продукт социо-конструктивистских технологий, ограниченных пространством потребления. «Потребление», безусловно, трактовали в максимально широком смысле, хотя область развития социальности оказывалась методологически ограниченной.
4 В дискурсе развилась специфическая структура. С одной стороны, поднимались проблемы, связанные с инструментальным наполнением социальной сферы в условиях глобализации на базе постиндустриализма и социокультурного постмодерна [Wilterdink 2002]. С другой стороны, активно исследовались вопросы развития социально значимой эстетики постглобального [Родькин 2021]. На практике никакая принципиально революционная эстетика не сформировалась – кроме видеоарта, который во многом продолжает прежние линии1, но осваивает новые технологические возможности.
1. Превращение медиаарта в форму искусства стало возможным только в эпоху постмодерна, который позволил изъять из сферы культуры системы критериев [Шустрова 2013].
5 Современный мир продолжает существовать в рамках прежних социокультурных парадигм, которые во многом определяются форматами современного информационного общества и соответствуют принципиально иной исторической эпохе. Можно согласиться с мнением ряда западных исследователей о том, что корпоратизация развития в эпоху поздней глобализации выхолостила социальность и сдерживает связанные с ней аспекты человеческого развития [Рашкофф 2017], включая и социокультурное развитие, и социокультурные коммуникации.
6 В сфере социокультурных коммуникаций отражаются особенности развития социальной и информационной среды в эпоху постиндустриальной глобализации. Вероятно, ее можно назвать специфическим феноменом, который свойственен именно современной исторической эпохе. Наблюдаются попытки обозначить места новых социокультурных форматов и социокультурных коммуникаций в системе «новой социальности», которая формируется на базе отрицания большинства концептов (но не «ценностей») поздней глобализации и, более того, в прямой конкуренции с ними. Процесс отражает усиливающуюся роль информационного общества2, которое стало в силу своей форматной универсальности инструментом практически неограниченного взаимодействия между отдельными сферами социальности человека.
2. В данном контексте авторы рассматривают понятие «информационное общество» как интерфейс между информационным пространством и человеком. Данное понимание было апробировано авторами в ряде ранее опубликованных работ.
7 Применительно к периоду поздней глобализации авторы определяют сферу социокультурных отношений следующим образом.: гибридное пространство, которое возникло на стыке социального действия и коммуникаций, в котором человек социально самоидентифицируется через соотнесение себя одновременно с моделями социального поведения (настоящим) и культурно-исторической парадигмой (прошлым), выраженными в коммуникационно доступных форматах (повседневность) и истолкованными в соответствии с личностными факторами, прежде всего, отрефлексированным личным опытом человека [Хабермас 2008], соотнесенным с той или иной социально значимой группой3.
3. Основные тезисы о феномене и формировании социокультурного пространства опубликованы в статье «Постглобальное социокультурное развитие: пространственный аспект» [Евстафьев, Цыганова 2020].
8 В эпоху зрелого постмодерна определяющей тенденцией развития стала «товаризация» социокультурных отношений, в рамках которой сфера социокультурных коммуникаций превращается в пространство для монетизации не только культурных артефактов (что естественно), но и социокультурных процессов4.
4. С методологической точки зрения позиция авторов в трактовке роли и места социокультурных коммуникаций в системе позднего постмодерна близка к позиции Д. Харви, который считал постмодерн продуктом (а социокультурный компонент постмодерна – побочным продуктом) перехода в экономических практиках от «фордизма» к более гибким форматам накопления [Харви 2021]. Однако стоит отметить, что глобальное информационное пространство в мире позднего постмодерна стало одним из важнейших пространств накопления, а глобализированное информационное общество, находясь в симбиотическом взаимодействии с мировой финансово-инвестиционной сферой – инструментом управления монетизацией и накоплением.
9 Исходя из подобного понимания, социокультурные коммуникации могут бы быть определены как социально значимое (публичное) отражение основных тенденций социокультурного развития, которая трансформировалась в соответствии с господствующими форматами коммуникаций и нормами социального поведения в расширительной трактовке. Особенностью периода постиндустриального постмодерна и поздней глобализации стало то, что сфера социокультурных отношений превратилась в пространство их монетизации, как и предполагали классики теории социальной коммуникации.
10 Сфера социокультурных отношений в том виде, в котором мы ее знаем – одновременно и продукт глобализации, и ее атрибут, и один из инструментов, которые обеспечивают системную целостность глобализации.
11 Правомерно поставить вопрос о существовании принципиальной развилки в развитии сферы социокультурных отношений.
12 Первый путь заключается в сохранении основных современных институтов социокультурных отношений, которые начинают играть роль ограничителей социокультурного развития и, соответственно, пространства развития «новой социальности». В таком случае рестриктивность в развитии и социокультурных отношений, и социокультурных коммуникаций может возрастать, причем как на корпоративной, так и на национально-государственной основе, что даст дополнительный стимул развитию микрокультур и гибридных социо-коммуникационных анклавов (в том числе социокуммуникационных сект). В результате начнется постепенная анклавизация сохраняющего внешнюю целостность информационного пространства, которая, первоначально возникнув на основе контента, по мере развития станет ценностной. В итоге относительно медленными темпами она приведет к разрушению универсальности информационного общества и, как следствие, его общеглобального характера.
13 Вторая, альтернативная модель сводится к относительно быстрому развитию локализованных (привязанных к конкретному пространству и к конкретным проявлениям пространственного суверенитета) социокультурных пространств. Сфера социокультурных отношений распадется и перестанет существовать в том виде, в котором она сформировалась в период поздней глобализации. В результате разрушится и универсальный характер глобализированного информационного общества. Данный процесс, будучи внешне структурно-институциональным, предполагает интродукцию в информационное общество элементов ценностной стратификации, которые в дальнейшем могут перерасти в идентификаторы «свой-чужой». Иными словами, возникнет цивилизационная стратификация.
14 Суть «развилки» заключается в том, как будет разрушаться глобальный характер существующей социокультурной среды, которая опирается на глобализированное информационное общество: изнутри и сравнительно медленно, или извне за счет механизмов национального администрирования коммуникационной и социо-коммуникационной среды, что существенно ускорит процесс.
15 Финальной точкой развития станет возникновение специфических социо-коммуникационных пространств, которые отражают ценностное или «квази-ценностное» (как в «культуре отмены») структурирование общества.
16

Трансформация тенденций поздней глобализации
17 Постглобальные социокультурные отношения появились не внезапно и не только из-за социальных и политических процессов, связанных с последствиями пандемии. Многие тенденции развития социокультурной сферы, которые зародились и обозначились в период поздней глобализации, одновременно были и отрицанием целого ряда важнейших базовых ее условий: стремления к универсальности социальных моделей, опоры на стандартизированные социальные институты, которые обеспечивали «догоняющее» социальное развитие, культуру кредитного потребления и др. Уже накануне пандемических трансформаций социокультурная сфера развивалась гибридно, собирая в себе значимые элементы как пространственности, так и трансформирующегося глобального универсализма. Векторы трансформаций, который сформировались еще до пандемических ограничений, не просто остаются среднесрочно актуальными (хотя и с коррективами на «новую социальность»), но могут стать основой для структурирования системы глобального и регионального развития на долговременную перспективу.
18 В период пандемии социальные аспекты развития оказались более подвержены воздействию социально-санитарных ограничений («новой нормальности»), чем экономика, но социальная сфера существенно лучше адаптировалась к новому контексту, отражая долгосрочные тенденции.
19 Пять тенденций, которые развивают заложенные в период поздней глобализации процессы, следует, вероятно, считать системообразующими5.
5. Данная часть работы является творческим развитием идей, изложенных авторами в статье «Трансформации социального пространства как предчувствие нового мира» [Евстафьев, Цыганова 2020], которое главным образом коснулось выявления внутренних взаимосвязей между социальными процессами и их отражением в устоявшихся социокультурных практиках в условиях реальных социальных ограничений, а также изменения моделей каждодневного социального поведения.
20 1. Превращение информационного общества из сервисного инструмента и средства управления большими системами в средство социальной идентификации. За последние 30 лет понимание роли информационных технологий постепенно эволюционировало: если ранее их считали сервисным инструментом, который повышает эффективность экономических систем, то сейчас их используют и воспринимают как средство структурирования общества через управление вовлечением отдельных индивидов и групп. Тенденция в целом по-прежнему актуальна, однако пределы возможностей современного информационного общества становятся очевидными. Их ограничивает не только отсутствие прорывных технологических решений. Конечно, многие важные сферы оставались вне цифровых коммуникаций, но социальное поведение больших общественных групп в значительной мере определялось цифровизацией. Без доступа к цифровым каналам коммуникаций, которые к концу 2010-х гг. занимали доминирующий сегмент информационного общества, невозможно было соотнести себя с социально-экономическим мейнстримом и пользоваться возможностями социально-экономической системы6. Социальные группы и индивиды за пределами цифровизированного информационного общества почти автоматически становились социальными изгоями, если только речь не шла о сверхбогатом сегменте или группах, которые считаются этнографической флуктуацией. Пандемия коронавируса лишь обострила нарастающий конфликт между глобальным характером информационного общества и попытками регулировать его на национальной основе. Она зафиксировала статус цифровой среды как сферы коммуникаций «для бедных», с учетом того, что в условиях кризиса глобализации в данном направлении выдавливается большая часть кредитного «среднего класса». Цифровые коммуникации постепенно становится определяющим форматом для формирования полноценного социокультурного пространства [Урри 2018]. Без них невозможно полноценно социально (и тем более социокультурно) идентифицировать социально-вовлеченного человека или социальную группу. Выход социокультурных коммуникаций на роль одного из наиболее важных социальных (а в перспективе – и цивилизационных) идентификаторов, если гипотеза авторов верна, означает формирование устойчивого запроса на «новую очность» в социальном взаимодействии. В складывающемся социальном контексте подобный запрос может носить контрглобализационный характер, что и доказали протесты против «ковидных» ограничений в Западной Европе. Естественно, что подобный «запрос» превратится в инструмент культурно-идеологической идентификации.
6. Цифровизация мыслилась как важнейшее средство социального структурирования, включая и возможность преодоления сдерживавших развитие глобализации идентичностей [Цукерман 2015]. Магистральная линия была направлена на формирование системы коммуникационных кругов, перерастающих в информационные анклавы, и социальной атомизации, фактически, не имевшей значимых ограничений. Это означало десоциализацию глобализации, постепенную замену догоняющего социального развития его суррогатами.
21 3. Трансформация общества потребления, окончательное закрепление приоритета «потребления ощущений» по отношению к потреблению товаров и услуг. Мы наблюдаем попытки под различными предлогами (например, для поддержания сбалансированности развития или сохранения экологии) ввести в универсальную модель потребления (в том числе, и догоняющего) ограничения, по форме мотивированные социо-культурными соображениями, а по сути – идеологическими. В условиях торможения догоняющей социальной модернизации потребление «ощущений», которое опирается на все более интрузивные информационные технологии (дополненная или виртуальная реальность), становится суррогатом если не потребления как такового, то, как минимум, процесса качественного выравнивания потребления. Сосуществование двух внешне взаимоисключающих тенденций – потребительской одноразовости и максимальной кастомизации и шеринга, который системно сокращает охват понятием «собственность» – сигнализировало о системном противоречиисоциальной модели глобализации, разрешение которого облегчил коммуникационно управляемый «черный лебедь» пандемии. Масштабы сегмента общества, которое способно сохранять классическую модель «потребления» (в широком понимании этой модели), постоянно снижались. Значительная часть «среднего класса» становилась основным потребителем выраженных в коммуникациях (и в последовательно каскадируемых коммуникационных процессах [Кастельс 2016]) «ощущений», которые не всегда успевают трансформироваться в потребление конкретных продуктов и услуг [Rushkoff 2013], становясь суррогатами классического потребления. Системное опережение скорости информационных потоков биологических и социальных возможностей человека, которое лежит в основе концепции «нейрофикации человека» [Шваб, Дэвис 2018], превратилось в одно из центральных противоречий мира поздней глобализации. Данное расхождение напрямую затронуло не только сферу социокультурных отношений, но и модели социального поведения, где противоречия проявились раньше и острее всего. Возникает эффект понижения социального стандарта. Данный процесс носит долгосрочный эффект и будет иметь неминуемые последствия с точки зрения глубинной трансформации социо-коммуникационных отношений.
22 4. Социальная флюидизация «цифрового мира»: от потребления ощущений к фиктивизации собственности. Долговременная тенденция развития глобализации почти не изменилась за почти два пандемических года. Устранение собственности в качестве главного социального идентификатора становится концептуальным мейнстримом современного глобального развития (которое также опирается на усиление значения информационного общества как фокусной среды глобализации [Перзановски, Шульц 2019]), органичным элементом «новой социальной нормальности». Тенденция, что возвращает нас к наиболее радикальным образцам социального конструктивизма начала XX в., породившим не только новую социальность и политические концепты, но и новую эстетику. Она усиливается тем, что на Западе преобладает идеологический тренд в пользу глобалистско-левых ценностей. Как следствие, в мире «зрелой глобализации» размывается классическая структурация общества на социальные группы в зависимости от отношения к собственности. Исчезает само понятие «опорной социальной группы», которой первоначально должен был быть так называемый «креативный класс», – сложный конгломерат социальных страт и сообществ, которые реализуют свой потенциал в сервисном сегменте экономики. Мир поздней глобализации находился на фазе перехода от социальной атомизации к неодеклассированию7 – выведению значимых групп потенциально социально-экономически активного населения за рамки институционализированных социально-экономических отношений (как предусматривалось в отношении «прекариата»8), но в более широком охвате. Происходит постепенный переход от догоняющего потребления к стагнации разрыва, а от него, фактически – к «отстающему» потреблению (в особенности в качественном смысле [Стиглиц 2015]), которое распространяется не только на товары и услуги, но и на доступ к социокультурной сфере, включая информационное общество и его сервисные сегменты. Потребление «ощущений», услуг и классических «товаров» только через систему интегрированных коммуникаций, а не в «традиционных» форматах, постепенно становится неким индикатором «новой бедности», оставаясь социальным и социально-экономическим мейнстримом.
7. Что во многом отражает комплексную природу процесса: распад крупных социально-классовых страт общества, первоначально затрагивая преимущественно политические аспекты и ставя под сомнения основы классической демократии [Майр 2019], в действительности вытекает из атомизации моделей социального, в том числе потребительского поведения, и формирования потребительских предпочтений (в том числе и в потреблении ощущений) в рамках уже не просто постклассового, но и постгруппового режима.

8. Прекариат как значимая, «опасная» социальная группа проявлялся в пространствах, формально относимых к постиндустриальным или предпостиндустриальным [Стэндинг 2014]. Пространство постиндустриальности (а, по сути, пространство «нового урбанизма») уже до коронавируса мыслилось как социально проблемное и нестабильное. В рамках прежних подходов возможность глубокой архаизации подобных пространств не предполагалась в принципе, хотя объективные условия для этого уже сформировались – в особенности на фоне деградации «городских племен» [Алексеевский 2017].
23 5. Переход от социокультурного и коммуникационного плюрализма к социальной толерантности через универсализацию коммуникационной культуры. Данная ценностная и коммуникационная трансформация была наиболее заметна – особенно с учетом «советского» опыта значительной части образованного российского общества. Тенденция резко ускоряется, причем в радикальных формах. Она становится «бенчмарком» для оценки других направлений развития сферы социокультурных отношений. Сама тенденция наиболее легко и быстро проявляется в новой регулятивности современного информационного общества. Социальная толерантность (и «культура отмены» как ее идеологически мотивированный дериват) стала основой для усиленной регулятивности в контролируемом глобальными корпорациями пространстве сетевых интегрированных каналов коммуникаций. Данная тенденция отражала попытку выработать в рамках глобализационной модели социального поведения некие поведенческие рамки, которые отрывали бы большую часть социально-вовлеченных людей и значимых групп от их традиционных поведенческих моделей и табу. Сфера социокультурных отношений стала первой, где глобализационный социальный мейнстрим начал проявляться уже в качестве некоей протоидеологии. Причем данные проявления носили яркий и вполне узнаваемый характер, подтверждая гипотезу, что в сфере культуры последствия глобальных трансформаций находят выражение в социально понятных (визуализированных) форматах в опережающем остальные сферы социальной деятельности человека режиме. В указанной особенности отражается «пакетный» принцип восприятия и реализации социокультурных и социальных моделей в обществах, вовлеченных в процессы глобализации [Бергер 2004]. В рамках упомянутого принципа некоторые социально-политические аспекты социокультурных отношений приобретают императивное значение, становятся интегральными элементами не только социального стандарта, но и политической самоидентификации, что, например, заметно в странах Европейского союза9. Сейчас процесс несколько замедлился из-за внутренних социально-идеологических проблем Запада, – в том числе они есть и в США, центре глобальной «информационной метрополии». Данную специфику можно считать следствием пандемии и появления в публичной коммуникации новых социо-коммуникационных особенностей – в том числе новых норм политической коммуникации и запроса на новые идеологические конструкты.
9. Характерно, что либерально ориентированные авторы в качестве центральных точек противоречий в формировании, например, «единого общеевропейского дома» в формате либерального постмодерна, выделяют социокультурные факторы [Baer 2020, Carpenter 2020]. Отчасти данная особенность связана с тем, что социокультурные отношения в системе постиндустриального постмодерна стали сферой, где внутренние противоречия системы проявляются быстрее всего.
24

Заключение
25 В период пандемии обозначились новые парадигмы социального поведения, но не сформировалась новая культурная парадигма, что следует считать одним из наиболее удивительных феноменов прошедшего времени. Сама по себе данная особенность уже сигнализировала о внутренней нецелостности возникшей системы. Социокультурные коммуникации развиваются в отрыве от еще не сформировавшихся моделей социального поведения и развития, но могут быть ситуативно определяющими по отношению к ним.
26 Тенденции социокультурного развития и социокультурные коммуникации (как их публично потребляемое проявление) оказались в состоянии «развилки» и в большинстве своем не приобрели характер необратимых. Локализация (регионализация) форматов социокультурного поведения идет более медленными темпами, нежели ожидалось в начале пандемии. Пока нельзя говорить о формировании новой парадигмы социокультурных отношений ни в формате «неомодерна», ни в формате «пост-постмодерна» («сверхпостмодерна»), который характеризуется нарастающей социокультурной, а не только социальной атомизацией.
27 Социокультурные коммуникации в значительной мере отражают «идеологическую нагрузку», с помощью которой в политических целях надстраивается сфера социокультурных отношений. В результате социокультурные коммуникации становятся одной из главных арен ценностного –по сути протоидеологического – противоборства. Появление идеологического фактора в социокультурном развитии может сделать тенденции расхождения двух социокультурных парадигм (неомодерна и сверхпостмодерна) необратимыми, что окончательно разрушит глобальную социокультурную (а с ней и социальную) универсальность, которая уже находится в кризисе.
28 Культурная модель глобализации внешне отрицала базовые отправные точки социального взаимодействия (путешествия, потребление ощущений, взаимодействие средних групп, даже ориентацию), но отрицание не привело к формированию новой модели социального поведения. Четко обозначилось стремление большинства элит вернуться к прежним парадигмам социального взаимодействия, хотя и с большим зарядом контркультурности, который проявился, в частности, в антикарантинных протестах, ставших элементами социальной жизни европейских стран, США и отдельных государств индустриального мира [Жижек 2012]. Стоит отметить и новый уровень политической репрессивности в возникшей социальной среде. Именно диалектика двух процессов во многом определит «коридор дозволенного» в социально-политической репрезентации [Анкерсмит 2012], а значит – и в формировании социокультурных парадигм, поскольку политическая репрезентация всегда наиболее ярко и быстро выражает новые социальные и социокультурные тенденции.
29 Наибольшему давлению глобализированное информационное общество подвергается через попытки регулирования обращающихся в нем политико-идеологических конструктов (протоидеологий). Они прямо воздействуют на сферу социокультурных коммуникаций – более того, начинают формировать многие основополагающие процессы социокультурной самоидентификации и идентификации. Интеграция специфических политико-идеологических коммуникаций (в частности, «новой протестности») в мейнстримные модели социокультурного поведения, которая характерна для многих стран и регионов мира, станет стимулом для усиления государственной регулятивности в отношении информационного общества. При сохранении существующих тенденций прохождение развилки в развитии социокультурных отношений по второй модели становится все более вероятной.

References

1. Alekseyevskiy M. (2017) Gorodskaya antropologiya – ot lokal'nykh “plemenˮ k global'nym “potokamˮ [Urban Anthropology – from Local “Tribes” to Global “Flows”]. Gorozhanin. Chto my znayem o zhitele bol'shego goroda. Moscow: Strelka Press. 216 p. pp. 79–99.

2. Ankersmit F.R. (2012) Politicheskaya reprezentatsiya [Political Representation]. Translation from English A.Glukhova. Moscow: Natsional'nyy issledovatel'skiy universitet «Vysshaya shkola ekonomiki». 288 p.

3. Baer D. (2020) Poland’s Slide Toward Homophobic Politicsю When Putin’s Rhetoric Meets Trump’s Populism. Foreign Affairs, July 10, 2020. (https://www.foreignaffairs.com/articles/poland/2020-07-10/polands-slide-toward-homophobic-politics).

4. Berger P.L. (2004) Vvedeniye. Kul'turnaya dinamika globalizatsii [Introduction. Cultural Dynamics of Globalization]. Mnogolikaya globalizatsiya. Berger P.L., Huntington S.P. (eds.). Moscow: Aspekt Press. 379 p. рр. 6–23.

5. Carpenter M. (2020) Tribalism Is Killing Liberalism. Why We Are Succumbing to the Politics of Division. Foreign Affairs. March 5, 2020. (https://www.foreignaffairs.com/articles/2020-03-05/tribalism-killing-liberalism).

6. Castells M. (2016) Vlast' kommunikatsiy [Communication Power]. Moscow: Izdatel'skiy dom Vysshey shkoly ekonomiki. 590 p.

7. Diamandis P., Kotler S. (2018) Izobiliye. Budushcheye budet luchshe, chem vy dumayete [Abundance. The Future Will Be Better than You Think]. Translation from English. Moscow: Izdatel'stvo AST. 608 p.

8. Evstafiev D.G., Tsyganova L.A. (2020) Transformatsii sotsial'nogo prostranstva kak predchuvstviye novogo mira [Transformations of social space as a premonition of a new world]. Ekspert. 06.05.20 (https://expert.ru/2020/05/6/transformatsii-sotsialnogo-prostranstva-kak-predchuvstvie-novogo-mira).

9. Evstafiev D. Tsyganova L. (2020). Postglobal'noe sociokul'turnoe razvitie: prostranstvennyj aspekt [Postglobal Socio-Cultural Development: the Issues of Localization of Models]. Obshchestvennye nauki i sovremennost. no. 6, pp.19-34. DOI: 10.31857/S086904990010544-0.

10. Friedman Th. (2005) The World is Flat. A Brief History of the Twenty-First Century. 1st edition. New York: Farrar, Straus and Giroux. 488 p.

11. Giddens A. (2003) Runaway World: How Globalization is Reshaping our Lives. New York: Routledge. 104 p.

12. Habermas Y. (2008) Involvement of the Other. Essays on Political Theory. Saint-Petersburg: Nauka. 417 p.

13. Harvey D. (2021) The Condition of Postmodernity. From Enquiry into the Origins of Cultural Change. Moscow: NRU HSE. 576 p.

14. Klepikova L.V. (2020) K voprosu o global'nom gorode kak instrumente unifikatsii mirovogo obshchestva [On the Issue of the Global City as a Tool for the Unification of World Society]. Vek globalizatsii. no. 3, pp. 45-53.

15. Mayr P. (2019) Upravlyaya pustotoy: razmyvaniye zapadnoy demokratii. [Controlling the Void: The Erosion of Western Democracy] Translation from English. Moscow: Izdatel'stvo instituta Gaydara. 216 p.

16. Perzanowski A., Schultz J. (2019) Konets vladeniya. Lichnaya sobstvennost' v tsifrovoy ekonomike. [End of ownership. Personal property in the digital economy.] Translation from English. Moscow: Izdatel'skiy dom «Delo» RANKhiGS. 352 p.

17. Rod'kin P. Ye. (2021) Metamodernistskiy attraktsion. Iskusstvo, arkhitektura, dizayn, kino, politika. [Metamodern Attraction. Art, Architecture, Design, Cinema, Politics] Moscow: Sovpadeniye. 416 p.

18. Rushkoff D. (2013) Present Shock. When Everything Happens Now. New York: Current. 304 p.

19. Rushkoff D. (2017) Korporatsiya «Zhizn'»: kak korporativizm zavoyeval mir i kak nam poluchit' yego obratno. [Life Corporation: How Corporatism Conquered the World and How We Can Get It Back]. Translation from English. Saint-Petersburg: Kriga. 440 p.

20. Schwab K., Devis N. (2018) Tekhnologii chetvertoy promyshlennoy revolyutsii [Technologies of the Fourth Industrial Revolution]. Translation from English. Moscow: Eksmo. 320 p.

21. Shustrova O. I. (2013) Prostranstvo media iskusstva [The Space of Media Art]. Saint-Petersburg.: Aleteyya. 132 p.

22. Stending G. (2014) Prekariat: Novyy opasnyy klass [The Precariat. The New Dangerous Class]. Moscow: Ad Marginem Press. 328 p.

23. Stiglitz J. (2015) Tsena neravenstva. Chem rassloyeniye obshchestva grozit nashemu budushchemu [The Price of Inequality. How the Stratification of Society Threatens our Future]. Moscow: Eksmo. 512 p.

24. Toffler E. (2004) The Third Wave. Translation from English. Moscow: AST, 781 p.

25. Urri J. (2018) Kak vyglyadit budushcheye [What is the Future?]. Moscow: Izdatel'skiy dom “Deloˮ RANKhiGS. 320 p.

26. Wilterdink, N. (2002). The sociogenesis of postmodernism. European Journal of Sociology / Archives Européennes De Sociologie / Europäisches Archiv Für Soziologie, vol. 43, no. 2, pp. 190–216.

27. Zizek S. (2012) God nevozmozhnogo. Iskusstvo mechtat' opasno. [The Year of the Impossible. The Art of Dreaming Dangerous]. Moscow: Izdatel'stvo: Yevropa. 272 p.

28. Zuckerman E. (2015) Novyye soyediyeneniya. Tsifrovyye kosmopolity v kommunikatsionnuyu epokhu [Rewire. Digital Cosmopolitans in the Age of Connection] Moscow: Ad Marginem Press. 336 p.

29. Zukerberg R. (2013) Dot. Complicated. Untangling our Wired Lives. New York: Harper One. 256 p.

Comments

No posts found

Write a review
Translate