При рассмотрении различных факторов во внутриэтнических и межэтнических процессах важно изучение этнопсихологических и этнокультурных факторов, то есть ценностных конфигураций народов, живущих в полиэтническом социуме, их совместимости, наличия надэтнической идеологии. Речь пойдет также о значимости национально-смешанных браков в данном полиэтническом обществе: поощряются ли они (как это было в СССР [Лурье 2018, с. 108–121]), оцениваются ли нейтрально или общество не отторгает их, когда, к примеру, доминирующий (титульный) народ заботится о своей чистоте. Иными словами, как ведут себя люди, не обосновывая свое поведение, а только потому, что так действовать им удобно.

В каждой культуре есть свои принятые модели поведения. Они отражают на бессознательном уровне представления о том, как человек должен действовать в мире, и являются производными от картины мира носителя определенной культуры. На уровне этнопсихологии возможность значимого числа межэтнических браков в полиэтническом обществе обусловливается совместимостью моделей действия его разноплеменных членов, что обеспечивает их поведенческую комплементарность, возможность уживаться вместе.

Значительная доля межэтнических браков в обществе, как правило, –симптом происходящих в нем ассимиляционных процессов. Но здесь нет механической корреляции. Ассимиляция – процесс неоднозначный и непростой, возможны различные его типы. Во всех случаях ассимиляция по разным параметрам происходит в разноскоростном режиме и может быть даже разнонаправленной. Структура ассимиляционных процессов бывает в корне разная. Например, одни параметры ассимиляционных процессов относятся к этнокультурным, другие – к этнопсихологическим составляющим. В отличие от этнопсихологических, этнокультурные факторы обусловлены восприятием осознаваемых культурных доминант.

Впрочем стабилизация межэтнических отношений не порождает положительной динамики межэтнической брачности, а добрые отношения между народами не обязательно ведут к росту доли браков между их представителями. Так, “несмотря на существующие толерантные межэтнические отношения, все-таки в общественном мнении дагестанских народов превалирует необходимость учитывать этническую принадлежность при выборе брачного партнера” [Шахбанова 2008, с. 75]. Межэтнические отношения нельзя рассматривать в рамках дихотомии “конфликтность – толерантность”. Они имеют свою качественную структуру, связанную с этнопсихологическими и этнокультурными особенностями народов, что и определяет характер динамики межэтнической брачности.

Российские студенты об ассимиляции и межэтничекских браках Начну с эксплицитного отношения к процессам ассимиляции в России, а затем – и к межэтническим бракам российских студентов. Результаты интервью, проведенных мною в течение 2017 г. среди русских студентов в нескольких городах страны – столицах автономий, областных и районных городах России¹, показали, что ассимиляцию народов России к русскому считают возможной 36% опрошенных русских студентов, а 50% — невозможной (остальные затруднились ответить). Ни один из опрошенных русских студентов не признал желательным, чтобы “все народы стали, как русские”. С тем, что “желательно, чтобы представление о морали и нравственности, принципы воспитания детей, образование, воспитание у всех народов России было, как у русских”, согласились всего 4,5% опрошенных русских. Правда, положительным явлением взаимную ассимиляцию народов России считают уже 36%. Но все-таки больше всего тех, кто уверены: каждый народ должен сохранить свои особенности, культуру, идентичность — таких 50%. Есть те, кто считают желательной ассимиляцию к глобальным наднациональным ценностям, но таких совсем немного — 4,5%, и 4% затруднились ответить на этот вопрос.

Чуть больше половины дагестанских студентов (52%) полагают, что у народов России единая этическая система, 22% подчеркивают общие для народов России представления о справедливости. Тех, кто считают естественным наличие у каждого народа своей этической системы, – 35% от общего числа опрошенных (13% затруднились ответить на этот вопрос). Но вот среди русских студентов отвечающих, что этические системы народов России должны ориентироваться на русскую, только 38%, а тех, кто допускает, что у каждого народа она должна быть своя, особенная – 46% (но подчеркивается, что принципы справедливости должны быть у всех общие!). Об общечеловеческой этике говорят только 13% опрошенных русских, (3% затруднились с ответом). Лишь 4% русских студентов считают, что система воспитания у всех народов в России должна быть единой. 52% полагают, что системы воспитания у народов России необходимо согласовать с системой воспитания у русских, но предполагают в них большие вариации. Самое широкое разнообразие в воспитательных принципах допускают 44% опрошенных русских.

Судя по этим ответам, ассимиляционная парадигма в национальном сценарии современных русских не выражена. Вообще, если прислушиваться к мнению молодежи, то межэтнические отношения в России выглядят номиналистскими, лишенными общей идеи. Только 52% русских видят в системе межнациональных отношений идеальные функции, а 37% – только организационные. Но вот среди дагестанцев признают идеальные функции русских уже 68%, а роль русских как чисто организационную воспринимают только 20%. Ни один из опрошенных дагестанцев не расценивает роль русских в межнациональных отношениях как негативную, причем 61% студентов-дагестанцев ответили, что желают возрождения Российской империи (однозначно не желают этого всего 12%).

Различается мнение у русских и дагестанских студентов по вопросу единых этических принципов. Выше уже приводились ответы дагестанских студентов на тему общности этических норм у всех российских народов. Наряду с этим 35% от общего числа опрошенных полагают естественным наличие у каждого народа своей этической системы. Никто не стал утверждать, что с русскими принципиально не может быть единой этической системы (13% затруднились ответить на вопрос). То есть у дагестанцев, как ни странно, установки в большей степени допускают ассимиляцию народов России. Хотя не исключено, что для русских негативное отношение к ассимиляции и всему, что ее характеризует, – привитый в последние десятилетия идеологический штамп.

В этом отношении интересен “индивидоцентрический” подход русской молодежи к понятию “российский народ”. Выдумкой, идеологическим штампом его назвали только 8% опрошенных русских студентов. Термином для обозначения механической совокупности народов, населяющих Россию, – еще 14%. А вот нарождающейся и даже уже существующей общностью народов России – 26%. Но более всего – практически половина – русских студентов (49%) назвали “российский народ” общностью всех людей, населяющих Россию: подход с точки зрения не народов, а индивидов. Лишь 3%, усматривают выражение “российский народ” как эвфемизм для названия русского народа.

При таком “индивидоцентризме” восприятия межэтнических отношений в России не удивительно, что 37% опрошенных считают: “российский народ” будет оставаться аморфным образованием, поскольку у него нет единых ценностей и целей, 18% – что он превратится в политическую нацию, а 5% полагают, что со временем он и вовсе рассыплется на отдельные народы, имеющие между собой мало общего. Тех же, кто полагают, что углубляющееся единство российского народа основано на общих ценностях и целях — 32%, еще 8% верят в ассимиляцию и считают, что разнонациональные россияне будут все более сливаться с русским народом.

В отличие от русских студентов, у дагестанских подход, скорее, “народоцентричный”. Из опрошенных студентов-дагестанцев 78% полагают, что “российский народ” будет все более сплоченным, только 10% считают, что “российский народ” останется аморфной общностью или вовсе рассыплется на отдельные нации (12% затруднились ответить).

Но в идеале у русских и дагестанцев мы видим ясные и структурированные отношения между народами такие, например, как реализация идеологемы “дружба народов”. 84% опрошенных русских и 88% опрошенных дагестанцев верят, что дружба народов в СССР была реальной; 77% опрошенных русских и 81% опрошенных дагестанцев хотят, чтобы дружба народов возродилась; 41% русских и 51% дагестанцев уверены, что народы России дружат и сейчас. Еще 26% русских и 8% дагестанцев полагают, что вектор развития национальных отношений в России направлен в сторону возрождения дружбы народов.

Что касается вопроса о межэтнической брачности, которая в советский идеологеме была производной от “дружбы народов”, то русские студенты (дагестанцам этот вопрос не задавался) практически не вписывают ее в структуру отношений между народами, не связывают с дружбой народов, рассматривая такие браки лишь как выражение межиндивидуальных отношений. Студенты редко выбирали ответы, ассоциирующие распространение межнациональных браков с показателем добрых отношений между народами – 23%. 77% положительно относятся к межнациональным бракам, рассматривая их как следствие любви между конкретными людьми. По мнению 63% опрошенных, надо приветствовать брак представителей любых национальностей, если между ними есть любовь. Межнациональный брак перестал восприниматься (или быть) инструментом сближения нации и ассимилирования народов – он продолжает существовать как явление частной жизни.

Сравнение данных по разным опросам Положительное или отрицательное отношение к межнациональным бракам среди российской молодежи нередко распределяется почти поровну, но бывает велик и процент относящихся “никак”. Так, исследователи из Института социологии РАН в сотрудничестве с представительством Фонда им. Ф. Эберта в Российской Федерации в 2011 г. выявили, что согласно утверждениям 47% респондентов, национальность имеет значение при создании семьи [Двадцать лет… 2011]. Эту же цифру приводит Л. Дробижева. По результатам опросов в Омске и Екатеринбурге известно, что 50% опрошенных девушек в Омске относятся к межэтническим бракам скорее положительно, 31% – нейтрально, 19% – негативно. Возможность подобных союзов для себя допустили 44%, для 50% подобный союз неприемлем, 6% затруднились с ответом. Среди омских юношей положительно относятся к межэтническим бракам 50%, негативно – 25%, выразили абсолютное безразличие к данному явлению еще 25%; допустили для себя возможность межэтнического брака 50%, еще 50% – нет. Среди девушек Екатеринбурга 36% отзывались о межэтнических браках скорее одобрительно, 6% – негативно, 55% – нейтрально. Но 93% так или иначе допускали для себя межэтнический брак. 19% екатеринбургских юношей положительно относятся к межнациональному браку, столько же отрицательно, подавляющее большинство (62%) – “никак”. Еще 5% указали, что могут позитивно или нейтрально охарактеризовать межэтнический брак в случае единства религии супругов [Коптяева 2015, с. 77–78].

Эти цифры показывают, что тема межэтнических браков малозначима для современной российской молодежи. В Курске студенты высказали мнение, что современное общество не одобряет межэтнические браки (48%), лишь около 30% респондентов придерживаются противоположного мнения, 10% затрудняются ответить. Что касается самих респондентов, то 34% студентов склонны относиться к межэтническим бракам скорее положительно, 24% – заняли позицию полного одобрения таких браков, 20% – не одобряют и 14% – относятся скорее отрицательно; 8% респондентов затруднились ответить. Вступить в такого рода брак готовы 64% опрошенных, 36% – нет [Токарева 2013]. При этом исследователи приходят к выводу, что вопрос, быть ли браку межэтническим или моноэтническим, в системе ценностей молодежи находится на периферии. Существенная часть студенческой молодежи ориентирована на мононациональный брак, межэтнический брак для большинства юношей и девушек приемлем, однако менее желателен.

Тут необходимо маленькое отступление о сравнимости данных опросов. Их, конечно, нельзя сравнивать с данными переписей населения или показателями статистики (о них будем говорить дальше), поскольку опросы отражают не фактическое состояние в межэтническом браке (как статистические данные), а только некоторое мнение, эмоционально окрашенное отношение к возможности такого брака при определенных обстоятельствах.

Опросы, в свою очередь, отличаются по численности и качеству выборки, по методикам (как ставятся и формулируются вопросы, в каких условиях респондент на них отвечает и т.п.). Данный опрос был проведен на сравнительно небольшой выборке среди студентов старших курсов и не был центрирован на теме межэтнических браков: он содержал в себе более 100 закрытых вопросов (то есть вопросов, имеющих ограниченное, пусть и значительное число уже готовых ответов – в нашем случае от 6 до 9, – из которых респондент и должен был выбирать), касался всей палитры межэтнических отношений, межэтнические браки в которой – только один из способов их выражения. Специфика опроса состояла именно в его контекстуальной особенности: отвечая на вопросы по единой теме, респондент в нее погружался на два-три часа и вопросы о межэтнических браках увязывал с другими этническими проблемами. Интервью проводилось индивидуально или в небольшой группе, в присутствии интервьюера, у которого респондент мог получить пояснение. Таким образом, интервью, будучи закрытым и формализованным, тяготело в большей степени к глубинному исследованию, нежели к обычному опросу общественного мнения.

Интервью, проведенное ИС РАН в сотрудничестве с Фондом им. Ф. Эберта в Российской Федерации, имело обширную выборку (1750 респондентов, представляющих 11 социальных групп населения, во всех территориально-экономических районах страны, а также в Москве и Санкт-Петербурге). В нем имелся специальный блок, посвященный межэтническим отношениям (см. [Дробижева 2012, с. 100]), но собственно вопросы межэтнической семьи там затрагивались вскользь. Далее будет упомянут также опрос ВЦИОМ о межэтнических браках, когда было опрошено 1600 респондентов в 140 населенных пунктах 42 областей России. Но в этом исследовании вопросы ставились раздельно по большому набору национальностей, так что сам феномен межэтнического брака как таковой как бы превращался в фантом [Россияне… 2010]. Эти цифры нелегко сопоставлять.

Небольшие опросы, проводимые отдельными региональными исследователями, при отсутствии специального финансирования по репрезентативности невозможно сравнивать с опросами ВЦИОМ или проведенными при участии Фонда им. Ф. Эберта. Тем не менее и они котируются, благодаря сфокусированности на теме межэтнических браков и целевой аудитории – молодых людях брачного возраста. Исследования в Екатеринбурге и Омске проводились в рамках не социологического, а антропологического проекта (см. [Молодежь… 2016]).

Определенный разнобой в разных исследованиях, в том числе и с нашим, я объясняю не недостаточной компетентностью исследователей, а в гораздо большей мере неустойчивостью самого феномена межэтнических браков, определенным его “провисанием” в структуре социокультурных сценариев, актуальных в современной России, что будет показано ниже. Порой несопоставимость результатов опросов о межэтнических браках характеризует реализацию в разных регионах специфических сценариев, в которые такие браки вписываются. И их анализ приводит к необходимости задать вопрос: межэтнические браки вполне допускаются сегодняшним складывающимся национальным сценарием, но являются ли они его элементом? Что они говорят о формирующемся национальном сценарии народов России?

Динамику межэтнической брачности в РФ корректно сравнивать не со средней по СССР, а брать за контрольную точку долю межэтнических браков только в РСФСР, и то условно (потому что в советское время единицей подсчета была собственно семья, а в современной России – домохозяйство). Так, в СССР в 1989 г. межэтническая брачность составляла 17,5%, но в РСФСР она была ниже — 14,7% (а в 1979 г. еще ниже — 12,3%) [Население СССР… 1990, c. 32]. По данным Госкомстата России к 1994 г. доля межэтнических семей в семейной структуре общества сократилась до 11,5% [Состояние… 1995, с. 23]. К 2000-м гг. доля этнически смешанных браков в РФ росла и достигла приблизительно уровня 1989 г. По данным переписи 2002 г. уже 14,8% населения России проживают в этнически смешанных домохозяйствах [Итоги… 2004, с. 465]. В ежегодном демографическом докладе “Население России… 2003–2004” отмечается, что этнически смешанные домохозяйства составляют в целом по стране 14,5%: в городах – 15,0%, в селах – 13,3%. [Население России… 2006, с. 235]. По данным переписи 2010 г. в интерпретации Е. Сороко, этнически разнородных пар в России было только 12% [Сороко 2014, с. 114].

В регионах России наблюдается разнонаправленная динамика. В ряде регионов, в частности на Северном Кавказе, доля межэтнических браков снизилась. Если сравнивать с 1989 г., то у ингушей тогда было 14% межэтнических браков, а в 2002-м стало 10,2%, у чеченцев было 10%, стало 6,9% [Население России… 2006, с. 237, 239]. Но вот в Адыгее этнически смешанных браков в 2002 г. было заключено 12%, тогда как в 1979 г. их было 11% [Делова 2001, с. 24]. Есть регионы, где в 1990-е гг. наблюдался рост межэтнических семей. По данным переписи 2002 г., доля домохозяйств в Башкортостане, состоящих из лиц разных национальностей, составляла 29,0%, и цифра эта продолжала расти [Динисламова, Садретдинова 2014, с. 63]. Рост межэтнической брачности наблюдался в Хакасии: по данным 2007 г. национально-смешанных семей оказалось на 7,9% больше, чем в 1989 г. [Кривоногов 2011, с. 206]. В Бурятии наблюдается колебательная динамика: совсем небольшое падение уровня межэтнической брачности в начале 1990-х, затем доля межэтнических браков растет вплоть до середины 2000-х гг., а потом вновь начинает медленно падать [Трифонова 2014, с. 75]. У коми и мордвы межэтническая брачность в 2002 г. достигает более чем 40% (а вне пределов своих республик – более чем 50%) [Сороко 2014, с. 103].

В Москве и Петербурге доли межэтнических браков не подсчитывались, но есть достоверные данные по межнациональным бракам – то есть браков между гражданами разных стран, даже если они относятся к одному этносу. Их заключается значительно меньше, чем можно было бы ожидать. По данным архивов ЗАГС в Москве, начиная с 2002 г., больше всего межнациональных браков было заключено в 2007 г. – 14,3% от общего числа (большинство их составляют русско-украинские и русско-белорусские браки). В Петербурге максимум межнациональных браков пришелся тоже на этот год – 7,3 %. При этом в Петербурге количество межнациональных браков из года в год остается вдвое меньше, чем в Москве. В 2011 г. в Москве их было 10,9%, в Петербурге – 5,4% [Чеснокова 2012].

На основании такой динамики межэтнических браков в разных регионах можно предположить, что единого сценария межэтнических отношений в России не было, и в регионах разворачивались локальные социокультурные сценарии, которые могли быть связаны как с ростом межэтнической брачности, так и с ее снижением. Но есть ли при этом некоторые магистральные, трендовые характеристики?

Распад советской идентичности и новое отношение к межэтническим бракам Тут вернемся к финалу существования СССР и посмотрим, какие факторы влияли на динамику межэтнической брачности в первые постсоветские годы России. Главный фактор негативного влияния связан с исчезновением общей советской идентичности и резким ослаблением надэтнической идентичности как таковой. Для многих в 1990-е гг. единственной устойчивой самоидентификацией стала ассоциация себя со своим этносом. А “в условиях идентификации с этнической группой отказ от межэтнического брака является фактором включенности личности в референтную группу” [Делова 2001, с. 15]. Подчеркну и то, что советская идентичность была секулярной и атеистической для разных народов СССР, основанной на отказе от народных традиций (иногда сохранялась только их внешняя оболочка) в пользу “советского образа жизни”, и потому общество стремилось к гомогенности. “Межконфессиональные браки так не назывались, потому что был период атеизма… а своим считался советский человек” [Кузнецова 2011]. В советский период с его атеистическим мировоззрением подчеркивалось, что национальное – только форма. Поэтому национальное самоопределение оказывалось порой делом формальным, что вело к психологической легкости заключения национально-смешанных браков.

Сейчас в отношении традиций и религии тенденция противоположная. На первое место выходит религия как препятствие для заключения браков с некоторыми из соотечественников или мигрантов. Как пишет Г. Солодова, проводившая исследование в среде мигрантов в городах России, “опрос показал, что нередко для мигрантов определяющим был не национальный, этнический признак… а конфессиональный… Вероисповедание в этом случае становится важным фактором” [Солодова 2011, с. 47]. По наблюдениям О. Маховской, у русской девушки, если она, выходя замуж за представителей мусульманских народов, не принимает ислам, семьи не получается (см. [Кузнецова 2011]). По данным ВЦИОМ 2010 г., у россиян неодобрение вызывают браки людей с различной религиозной идентичностью: почти половина опрошенных (48%) относится к этому негативно [ ВЦИОМ 2010]. По данным Д. Ореховой, 80% ее респондентов не принимают идею смены религии при заключении межнационального брака, лишь 10% отнеслись к этому безразлично, еще 10% объявили себя неверующими [Орехова 2012, с. 75].

Однако отрицательное влияние распада советской идентичности, на межэтническую брачность не стоит переоценивать, да это влияние и не линейно. Если такой распад в масштабах бывшего СССР снижал стремление к заключению межэтнических браков, то он же косвенно способствовал усилению полиэтничности в РФ (бывшей РСФСР), и сохранению в ней достаточно высокой доли межэтнической брачности. Русские мигранты из республик бывшего СССР увлекли за собой и так называемых русскоязычных – русскоговорящих представителей различных советских национальностей, а также уже сложившихся этнически-смешанных семей. Среди этих мигрантов было немало готовых вступать в браки с русскими. По данным Всероссийской переписи населения 2002 г., в России насчитывались 23 наиболее многочисленных национальностей с количеством более 400 тыс. человек [Итоги… 2004, с. 166], а по данным Всесоюзной переписи населения 1989 г. таких национальностей в РСФСР было лишь 17 [Население СССР… 1990, с. 37].

Само же обострение национальных противоречий в России сказывалось на микроуровне этнически смешанных семей менее, чем можно было ожидать. Исследователи показывают это на материалах ряда регионов. Так, Т. Титова утверждает, что национально смешанные семьи в Татарстане мало реагировали на обострившуюся там в 1990-е гг. этническую ситуацию. “На внутрисемейные отношения разнонациональных супругов существовавшая напряженность влияния не оказывала… Мнение (о политических событиях) разнонациональных супругов по многим вопросам в большинстве обследованных семей совпадают” [Титова 1999, с. 82]. Выводам по Татарстану вторят выводы по Бурятии. Там среди опрошенных членов межэтнических семей только 6,5% допустили, что состояние межэтнических отношений в обществе может быть специфической причиной развода у этнически смешанной пары [Трифонова 2014, с. 86]. Однако очевидно, что идеологического стимулирования заключения этнически смешанных браков, акцента на их важности для государства в России не наблюдается. Наблюдается, напротив, тревожность.

Здесь кажется показательным значительное преувеличение доли этнически смешанных браков в российском обществе не только в СМИ, но и в научных исследованиях, создание “страшилок”. Например, в диссертации Э. Асановой встречаются совершенно невероятные цифры: “В 1998 г. в результате некоторой стабилизации положения в стране наблюдается фиксирование числа межэтнических браков на определенном уровне… В 2000 году в России примерно 23% населения составляли межэтнические семьи. В 2004 году их стало уже 37%” [Асанова 2009, с. 15]. Подобные цифры приводятся и в [Трифонова 2014, с. 74]. Конечно, такой резкий рывок в доле межэтнических браков в принципе невозможен, изменения тут гораздо более плавные. Но цифра “37%” кочует от источника к источнику.

Подобное искажение цифр в научной литературе заслуживает особого внимания. Что до СМИ, то там даже встречается цифра и в 58% для межэтнических браков в России [Межэтнические браки: благо… 2003], [Межэтнические браки вредны… б.г.и.], [Меняется картина… б.г.и.], говорится и о 62% у москвичек [Количество межэтнических браков… б.г.и.]. А потому и в научной литературе встречаем: “По прогнозам ученых, к 2025 году доля русских в Москве может уменьшиться до 73% (сейчас – 89%)” [Трифонова 2014, с. 74].

Исследователи говорят о том, что современное российское общество воспринимает этнически смешанную семью в негативном контексте, что можно увидеть «нездоровый интерес и даже конфликтную напряженность вокруг “странной” для общества семьи» [Осьмук 2014, с. 121]. Эта реакция говорит о неполной включенности межэтнической брачности – по крайней мере, между представителями ряда народов, – в социокультурный сценарий современного российского общества. Будучи вне основного тренда, этнически смешанные семьи воспринимаются общественным мнением как явление пугающее. Связаны ли “страшилки” с осознанием угрозы самоидентификации? Да, поскольку привычна самоидентификация с этносом – понятием, получившим популярность еще во времена позднего СССР.

В советском дискурсе практически отсутствовало понятие “раса”: государство распределяло граждан по “народностям” или “национальностям”. В рамках советской парадигмы межэтнические браки, совершавшиеся между представителями советских народов и приводившие к их сближению, рассматривались как явление однозначно желательное – в отличие от США и Европы, где довольно долго господствовало культурное и политическое неприятие смешанных браков (в ряде штатов США такой запрет существовал до 1967 г.). Между тем в советской парадигме изучение межэтнических браков покоилось на убежденности в существовании отдельных чистых “этносов”. И именно оно легло позднее в основание деструктивных национальных сценариев 1990-х гг. «“Этнос”, термин, вошедший в советскую этнографию в 1960-е годы, стал все чаще рассматриваться как биологическая и генетическая единица» [Уалиева, Эдгар 2011, c. 35].

При этом теряется культурная составляющая национальности, связанная с самоприписыванием и культурной идентификацией человека. Надо задать и такой вопрос: какую семью вообще следует рассматривать как национально-смешанную? Можно согласиться с тем, что «очевидно, ту, в которой супруги имеют не просто разную национальную принадлежность по документам, а относят себя к разным национальным культурам. Много ли таких семей на самом деле? Подобные браки большей частью заключаются в условиях крупного города, который “подобно котлу” стирает все различия, “переваривает их”, создавая свою среду, формируя свой, городской, образ жизни. … В условиях крупного города семейный быт этнически слабо окрашен, то есть фактор национальной специфики теряет свою значимость» [Сизоненко 2007]. Это касается прежде всего детей от смешанных браков. Но вопрос значительно шире. Он относится и к тем, кто вписывают себя в культуру народа, в котором не был рожден. Нередко дети от межэтнических браков затрудняются отнести себя к какой-либо национальности или фактически усваивают культуру народа, к которому не принадлежит ни один из родителей. Исследователи межэтнических браков часто отмечают, что “потомки из национально-смешанных семей не отождествляют себя ни с одним из родительских этносов, а идентифицируют с неким третьим (например, доминирующим в среде этнического обитания)” [Галкина 1993, с. 22]. Еще в советское время А. Сусоколов отмечал, что приписывание ребенку от смешанного брака национальности на основе национальности отца или матери опирается на “генетический” подход к этнической принадлежности как к качеству, обязательно передаваемому “по наследству”, тогда как национальная принадлежность определяется, скорее, воспитанием, а не происхождением [Сусоколов 1987, с. 13–131].

Почему же в России “лишенные идеологической поддержки, этнически смешанные семьи все же создаются” [Верещагина, Левая, Самыгин 2016, c. 35]? И, добавлю, в немалом числе. Причин, как минимум, две. Этнокультурная связана с особенностями процессов ассимиляции, о которых говорилось выше. Вопреки негативному в большей части отношению к понятию “ассимиляция” (как это видно из анализа опроса русских студентов), фактически она происходит и сейчас и ведет к формированию общности “российский народ”, содержательные черты которого еще не вполне ясны. В ее основе может быть своеобразное преломление мифологемы “дружба народов” как сценария в отношениях между представителями разных этносов. Однако к понятию “российский народ” отношение скорее положительное. Но представляется, что суть определенных этнических процессов задают слова-маркеры, выражающие негативную идеологическую окрашенность всего, что связано с ассимиляцией к русскому. По факту после этноцентрических тенденций прошлых десятилетий общая культурная среда в ряде регионов России все-таки создается (что, впрочем, не всегда ведет к межэтническим бракам).

Этнопсихологическая причина находит свое выражение, в частности, и в формировании городской среды с ее общей культурой, в большей степени – культурой доминирующего народа. То есть в разряд межэтнических браков попадают браки между людьми ассимилированными, которые если и причисляют себя к разным этносам, то формально. Это следствие ассимиляционных процессов, происходивших еще в СССР. По сути, в больших городах России вписавшиеся в них представители различных этнических групп – это по господствующим у них ценностям – те же русские люди, может быть, с нерусскими фамилиями. Шире: здесь мы сталкиваемся со сложившейся еще в СССР и распадающейся куда медленнее, чем идеология, комплементарностью поведенческих моделей россиян разных национальностей.

Это очевидно в случае народов европейской части России, прежде всего христианских. Но, отчасти, такая комплементарность сохраняется и с мусульманскими народами, даже иногда не вопреки, а по причине их традиционных представлений о семье, что порой оказываются более комфортны для русской девушки, чем подвергшаяся уже влиянию глобализации с ее негативными тенденциями модель семьи русской [Кузнецова 2011]. Это, по сути, поведенческая комплементарность двух традиционных культур, длительное время сосуществовавших в одном государстве и имеющих ряд пересекающихся моделей поведения, частью и благоприобретенных. Несмотря на крайности и некоторый анахронизм, имеется целый спектр установок и моделей, исторически сложившихся как общих с русскими у многих народов СССР, в том числе и в процессе формирования так называемого “советского образа жизни”.

С возрождением национальных традиций собственно русификация была, казалось бы, обращена вспять, но на уровне неосознаваемых моделей взаимоотношений и коммуникации она сохранилась. Это означает, что на межэтническую брачность будут влиять не “скрепы” между народами, связанные с ценностями и идеалами, а только комплементарность народов на поведенческом уровне, приятие бытовых сценариев поведения друг друга.

Тенденции к ассимиляции или ее избеганию я отношу к этнопсихологическим факторам, когда они отражают поведенческие модели людей, а не лозунги. Поэтому по материалам интервью трудно судить о реальных перспективах ассимиляционных тенденций – к русскому ли, к наднациональному как интегральному представлению о “российском народе”. Но, по моему мнению, определенным образом ответы респондентов свидетельствуют о безотчетном избегании ассимилирования живущих с русскими в одном государстве народов.

Тот национальный проект, который, можно предположить, стихийно складывается на уровне поведенческих моделей среди русской молодежи (и во многом комплементарно с русскими у молодежи другого обследованного народа – дагестанцев), исключает передачу друг другу многих этических норм и принципов. То есть он избегает формирования единообразного общества (к чему стремились в СССР, а до того в меру возможностей в Российской империи), исключает единство идеологическое, культурное, религиозное, хотя и предполагает определенное ценностное единство, которое, собственно, и должно составить основу “российского народа”. Эта форма единения открывает дорогу все большему расхождению на бытовом и личностном уровне – возведение в норму разных принципов поведения представителей народов России. Да и молодые русские просто не хотят никого ассимилировать.

Важно, что формирование российского народа как общности в глазах современных молодых людей, то есть на ценностной основе без сближения принципов частной жизни и при решительном отказе от нивелировки традиций, может создать важную основу для единства России. Но доля межэтнических браков в ней со временем будет падать вследствие отказа от поведенческой ассимиляции народов России к русскому ли народу, к наднациональному ли единству. Дело тут не в сознательных доминантах, которые могут отличаться у различных политических сил и этнокультурных факторах, а в факторах этнопсихологических– бессознательных установках поведения, не нацеленных на сближение моделей поведения. Вполне вероятно, что при благоприятном развитии событий российское общество вернется к некоей вариации модели “дружбы народов” с его сложным, но стрессоустойчивым диалоговым сценарием как к опыту, накопленному в прошедшие десятилетия и положительно окрашенному в сознании молодежи. Но это вряд ли приведет к росту межнациональной брачности.