DOI: 10.31860/0131-6095-2019-2-206-207

<em><strong>©</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>О</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>.</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>Е</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>.</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>Осовский</strong></em><em><strong>,</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>©</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>В</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>.</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>П</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>.</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>Киржаев</strong></em><em><strong>а</strong></em><em><strong> </strong></em>

<strong>НОВАТОР</strong><strong>Ы</strong><strong> </strong><strong>К</strong><strong>А</strong><strong>К</strong><strong> </strong><strong>АРХАИСТЫ</strong><strong>*</strong>

* <em>Шевелен</em><em>к</em><em>о</em><em> </em><em>И. </em><em> </em><em>Д</em>. Модернизм как архаизм: национализм и поиски модернистской эстетики в России. М.: Новое литературное обозрение, 2017. 336 с.

Новая книга Ирины Шевеленко (Висконсинский университет, США) посвящена архаической составляющей русского модернизма, т. е. тому, как на рубеже XIX–XX веков «славянорусская древность» становилась основой не только самых смелых культурно-художественных экспериментов, но и одного из утопических проектов строительства русской нации. «Работа над этой книгой продолжалась, с перерывами, более десяти лет, — поясняет автор. — Этот процесс был связан для меня с постепенным изменением взгляда на материал, которому посвящена книга, и, как следствие, с освоением новой исследовательской оптики» (с. 7). В качестве основного инструмента исследования Шевеленко привлекает методологию «имперских штудий» (imperial studies), одну из разновидностей «колониальных исследований» (colonial studies), приобретших широкую известность в западной гуманитаристике с 1980-х годов. Сегодня этот подход осваивается и в России, однако среди немногих удач назовем лишь книгу А. Эткинда,1 впервые, впрочем, появившуюся на английском языке. Отметим, что монография Шевеленко ставит более широкий круг вопросов, нежели судьбы архаики в отечественном модернизме. Речь идет и об уместности прямого переноса схем западной гуманитаристики в историко-культурное поле русского Серебряного века, и об адекватной трансляции методов и понятий, ориентированных на качественно другой материал, и о соответствии научной моды реальным вызовам исторического прошлого и политического настоящего. Формулируя основной тезис исследования, автор замечает: «Зависимость русской культурной традиции последних двух столетий от Запада, став источником напряжения и внутреннего конфликта в „эпоху национализма“, приводила идеологов и практиков модернизма к поискам способов актуализации автохтонной архаики и к провозглашению возврата к „национальным корням“ как содержательного смысла их собственного эстетического эксперимента» (с. 30). Подобная установка определяет выбор материала и структуру исследования. Принимая во внимание не только художественно-эстетические, историко-культурные и историко-литературные параметры проблемы, но и ее идеологическое измерение, Шевеленко привлекает самый широкий круг источников. Это и собственно литературные, живописные, музыкальные произведения, и практика ремесленного производства, и философско-политические, художественно-критические, пропагандистские тексты, образующие «нациестроительный» дискурс или полемизирующие с ним. Среди имен, оказывающихся в центре внимания автора, А. Бенуа, Вяч. Иванов, С. Городецкий, В. Хлебников. Не менее представителен набор фигур из иных творческих сфер: И. Стравинский, С. Дягилев, С. Прокофьев, Н. Рерих, В. Билибин и др. «Мир искусства» соседствует здесь с футуристами, «Русские сезоны» — с кустарями-иконописцами… Весь этот многоликий мир постепенного освоения русским модернизмом специфически понятой и в значительной степени сконструированной «национальной древности», определяемой в терминологии имперских исследований как «автохтонное», должен отразить этапы формирования со второй половины ХIХ века русского национального самосознания как альтернативы прежнему — имперскому. В пяти главах книги этот процесс предваряется теоретическим эскизом ключевых для замысла понятий («империя, нация, национализм»). Далее он разворачивается в конкретных историко-литературных и историко-культурных сюжетах — от осмысления отечественной критикой русского национального образа, создававшегося российской экспозицией на Парижской выставке 1900 года; роли русскояпонской войны и русской революции 1905 года в росте националистических настроений интеллектуального сообщества до активной полемики в среде «мирискусников» по поводу ориентации на европейскую традицию и внимания к «народничанию»; мифотворчества Вяч. Иванова и констант символистской архаики, языковых экспериментов футуристов; «русского архаизма» дягилевских сезонов; открытия шедевров древнерусской иконописи и их воздействия на эстетику и технику авангарда. Подчеркнем, что каждый из сюжетов сам по себе чрезвычайно увлекателен и заметно дополняет историю литературы и культуры Серебряного века. Более того, обозначенные автором векторы движения русского интеллектуального сознания в эту эпоху имеют свое очевидное продолжение в постреволюционной ситуации конца 1910-х — начала 1920-х годов. Так, проект всенародного театрального «соборного действа», намеченный Вяч. Ивановым в статье «О веселом ремесле и умном веселии» (1907), получит отчасти реализацию в Невеле, где в мае 1919 года, по сообщению местной газеты «Молот», «ведутся подготовительные работы по постановке под открытым небом греческой трагедии Софокла „Эдип в колонне“ (так!). К участию привлечены учащиеся трудовых школ города и уезда, числом свыше 500. Постановкой руководят знатоки Эллады и Греции гр. Бахтин и Пумпянский».2 Не вызывают сомнений и место русской архаики в модернистском сознании, и интерес русского модернизма к национальной сюжетике. Но является ли этот поворот в действительности результатом предполагаемого автором отказа от имперскости в пользу «нациестроения»? Достаточно ли для того, чтобы утверждать универсальность феномена, отсылок к конкретным мнениям участников событий, даже если они находятся в «референтном поле» (с. 17), а их носители аттестуются как «представители экспертного сообщества» (с. 262)? Использование схем имперских и постимперских штудий ведет к упрощению реальной исторической картины. Не опровергает ли посыл автора о превращении Российской империи в государство нового (неимперского) типа с акцентированным «русским началом» вполне оформившееся понимание «русскости» и «русского народа» в имперском сознании С. С. Уварова с его триадой «православие, самодержавие, народность» или в «Пословицах русского народа» (1862) и «Толковом словаре живого великорусского языка» (1863–1866) В. И. Даля? Факты политической истории России, в которой будущий император Николай I говорит юному камер-пажу: «Благодари Бога за то, что ты русский»,3 плохо согласуются с теоретическими положениями о том, что империя Российская ничем не отличается от Британской. При этом автор отчего-то проходит мимо статьи В. С. Соловьева «Национализм» в Брокгаузе, хотя она более чем наглядно отражает реальное отношение к проблеме большей части мыслящего сообщества этой эпохи. Однако теоретическая сомнительность конструкции не отменяет научной ценности представленного в книге историко-литературного и историко-культурного материала, а сама постановка проблемы, несомненно, заслуживает ее дальнейшей разработки.

1 <em>Эткинд</em><em> </em><em>А</em>. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России / авториз. пер. с англ. В. Макарова. М., 2013. 2 Цит. по: Невельский сборник. СПб., 1996. Вып. 1. С. 150. 3 См.: [Дараган П. М.]. Воспоминания первого камер-пажа великой княгини Александры Федоровны. 1817–1819. СПб., 1875. С. 25.