DOI: 10.31860/0131-6095-2019-2-204-206

<em><strong>©</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>Р</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>.</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>Ю</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>.</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>Д</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>анилевски</strong></em><em><strong>й</strong></em><em><strong> </strong></em>

<strong>«</strong><strong>Б</strong><strong>ЛАЖЕННО</strong><strong>Е</strong><strong> </strong><strong>НАСЛЕДСТВО»:</strong> <strong>С</strong><strong>Б</strong><strong>ОРНИ</strong><strong>К</strong><strong> </strong><strong>С</strong><strong>Т</strong><strong>АТЕ</strong><strong>Й</strong><strong> </strong><strong>О</strong><strong> </strong><strong>ЖИЗН</strong><strong>И</strong><strong> </strong><strong>К</strong><strong>ЛАССИЧЕС</strong><strong>К</strong><strong>О</strong><strong>Й</strong><strong> </strong><strong>ТРАДИЦИ</strong><strong>И</strong><strong>*</strong>

* «Блаженное наследство»: Классическая традиция и русская литература = «Blessed Heritage»: The Classical Tradition and Russian Literature / Под ред. П. Бухаркина, У. Екуч и Е. Матвеева; при участии Б. Хольтц. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 2018. 367 S. (Opera Slavica. Neue Folge. Bd 64).

Классическая традиция понимается здесь в своем прямом смысле — как наследие античности и классицизма, а также в смысле, более приближенном к нашему отечественному наследию, — как традиция русской литературы XVIII века. Сборник и составлялся силами участников научного семинара «Русский XVIII век», существующего при кафедре истории русской литературы Санкт-Петербургского университета с 2007 года. Участники сборника представляют различные страны (Белоруссия, Болгария, Германия, Польша, Россия, США, Украина), однако в основном статьи написаны по-русски, некоторые переведены на английский и есть статья на украинском языке. Как пишет в «Предисловии» петербургский редактор сборника проф. П. Е. Бухаркин, «выходящая книга многоязычна, и это не каприз и не следование моде, а достаточно принципиальный поступок создателей книги: именно приобщение к классической традиции и поместило русскую словесность в многоязычный, но, при этом многоязычии, в главном единый, европейский культурный контекст» (с. 3). Сборник открывается разделом «Классическая традиция в истории русской литературы» (с. 7–24). В статье Бухаркина «Классическая традиция и эволюция русской литературы» (с. 7–17) рассматривается ключевой вопрос сборника — жива ли старая традиция, приносит ли она еще литературные плоды. Оказывается, приносит. Пишет же И. Бродский: «О себе я всегда думал, что я запоздалый поэт классицизма» (цит. на с. 11). Автор статьи уделяет Бродскому много внимания, поскольку, по его мнению, именно в этом поэте проявила себя с наибольшей яркостью классическая традиция, преобразованная и заново оживленная. Вторая статья этого раздела — «Русская литература XI–XVIII веков и проблема классического: к постановке вопроса» (с. 19–24) И. В. Аршиновой. Смелость автора состоит, на наш взгляд, в том, что классика рассматривается ею не как сугубо литературное, а скорее как общекультурное, духовное явление. «…Классическая культура, — считает И. Аршинова, — немыслима без метафизического основания, предполагающего не только определенную ценностную иерархию: ее невозможно вообразить вне представлений о смысле, цели, совершенстве — в эстетическом, этическом и метафизическом планах» (с. 23). Вместе с тем «медленное, но неуклонное вытеснение метафизики за границу, если можно так выразиться, интеллектуальной оседлости, которое лишает почвы классическую традицию; ее императивность; ее эстетическая, этическая и духовная заданность; конституирующее для классического сознания ощущение дистанции между заданным и данным — вот, по нашему мнению, тот далеко не полный перечень вопросов, которые должны обсуждаться в связи с проблемой классики, вероятно являющейся одной из центральных для понимания русского и европейского литературного процесса» (с. 23–24). В свете этих утверждений мысль о конце классического периода в русской литературе XIX века небесспорна. Либо классический период закончился раньше, до А. С. Пушкина, либо классика действительно, как пишет автор, «представляет собой острую проблему» (с. 24), т. е. она присутствует в текущей литературе (как мы видим, например, по И. Бродскому), так сказать, в «снятом», преобразованном виде. Раздел «Русская литература XVIII века: грани классической традиции» (с. 25–114) посвящен роли классики в период ее расцвета в русской литературе. Остановим внимание на двух работах этого раздела. А. Ю. Веселова в статье «Архангельские новаторы и архаисты В. В. Крестинин и А. И. Фомин» (с. 93–104) возвращает истории русской культуры имена двух членов-корреспондентов Академии наук, живших и действовавших в Архангельске во второй половине XVIII века. У обоих автор подмечает соединение архаических признаков (особенно в слоге) и новаторских усилий в разысканиях того рода, который ныне принято относить к краеведению: «…в области региональных разысканий, основанных на местном материале и носящих описательный характер, Крестинин и Фомин демонстрируют довольно высокий уровень научной работы, во многом новаторский для своего времени…» (с. 102). Другая статья принадлежит Т. Е. Автухович («Федор Эмин как родоначальник массовой литературы в России: стратегии творческого поведения», с. 105–114). Само понятие «массовой литературы» в историческом отношении не имеет устойчивого определения, кроме того, что это литература для народа, или, говоря старинным языком, для людей «низкого состояния», позволяющая, развлекая, доносить до них полезные сведения и нравственные истины. Автор прослеживает формирование качеств литературы этого рода на начальном этапе ее истории в России — на романах Ф. А. Эмина («синтез архетипического авантюрного сю- жета или условной мелодраматической истории с актуальным познавательным материалом или общественно-политическим контекстом составляет типологическое свойство именно массовой литературы», с. 112). Можно согласиться с автором, отмечающим, что, «выстраивая свои романы по законам рынка, адаптируя и тиражируя сюжеты и мотивы предшествующей литературы, Эмин приобщал демократического читателя к чтению» (с. 113). К сожалению, Автухович относит к «материалу для другого исследования» самый любопытный для исследователя аспект «массовой литературы» — вопрос о ее эстетической значимости. Следующие два раздела сборника посвя- щаются судьбам классической традиции в более поздние периоды истории русской литера- туры: «От классической традиции к постклассической литературе» (с. 117–202) и «Неклассическая литература на фоне классической традиции» (с. 205–308). В первом из них обращает на себя внимание тонкое исследование Е. В. Душечкиной «Война: от панорамного видения к крупному плану» (с. 131–140) с тем лишь замечанием, что крупный план видения боя уже пробивался к читателю издавна сквозь общую панораму сражения. Развитие таких описаний от общих картин к частностям не было прямолинейным. Например, что это, как не крупный план в поэме Пушкина «Полтава»?

Младой казак в крови валялся Но казак Уж умирал. Потухший зрак Еще грозил врагу России; Был мрачен помертвелый лик, И имя нежное Марии Чуть лепетал еще язык.1

1 <em>Пушкин</em><em> </em><em>А.</em><em> </em><em>С.</em><em> </em>Полн. собр. соч.: [В 16 т.]. М.; Л., 1948. Т. 5. С. 59.

Другая работа из того же раздела — статья Н. А. Гуськова «Об одном из претекстов „Деревни“ А. С. Пушкина» (с. 141–157) ставит в связь с этим стихотворением стихотворное же «Письмо ко князю Александру Михайловичу Голицыну, сыну князя Михайла Васильевича» (1760-е или 1770-е годы) А. П. Сумарокова. Речь идет, в частности, о роли пейзажа в описательных стихотворениях. «Сама по себе природа еще не вызывает интереса, — пишет автор о произведении Сумарокова, — рассматривается сквозь призму культурной традиции и настроения персонажа, поэтому может быть условной, театрализованной и оставаться лишь синтезом общих мест» (с. 155). Несомненно, Гуськов прав: это отношение к пейзажу лишь предшествует картинам его у Державина и тем более у Пушкина. Это их «претекст», разумеется, но едва ли «претекст» в прямом, непосредственном смысле, а не вообще этап в поэтике века классицизма. Эхо классической традиции в русской поэзии ХХ века отмечается в статье М. В. Пономаревой (Санкт-Петербург) «„Река времен в своем стремленьи…“ в контексте темы бессмертия поэта: Державин — Мандельштам — Лосев — Кушнер» (с. 273–289). Надо признаться, что эхо это не везде вполне отчетливое, оно улавливается подчас только острым слухом исследователя. В стихотворении О. Мандельштама «Грифельная ода» (1923) само название еще можно соотнести с державинской «Рекой времен» (записанной, как известно, на грифельной доске), а в стихотворении Л. Лосева «XVIII век» (2012) при неверном указании: «накарябан в тетради гусиным пером стих занозистый, душу скребущий» — есть река и упомянуто имя Фелицы. Только у А. Кушнера говорится прямо: «Поднимаясь вверх по теченью реки времен, / Ты увидишь Державина…». Тем не менее читатели должны быть благодарны автору статьи за ее тонкий слух, подтверждающий мысль, что «при любой ломке поэтического языка, спровоцированной творческими поисками, фигура Державина может быть актуальна» (с. 278). В заключительном разделе сборника («Иноязычный контекст», с. 311–348) помещены две работы «Окказиональная поэзия во Франции XVIII века: „летучие“ тексты и их сборники» Н. В. Каревой (с. 311–327) и статья М. С. Трофимука «Термінус на раздорожжі української культури (стаття до 80-річчя перекладача й есеїста Андрія Содомори)» (с. 329–348). Появление этой работы на украинскую тему в сборнике, посвященном русскому XVIII веку, автор предисловия к книге объясняет следующим образом: «…деятельность А. Содоморы демонстрирует <em>огромные</em><em> </em><em>культурные </em><em> </em><em>и</em><em> </em><em>нравствен</em><em>ные</em><em> </em><em>потенции,</em><em> </em><em>до</em><em> </em><em>сих</em><em> </em><em>пор</em><em> </em><em>за</em><em>к</em><em>люченные</em><em> </em><em>в</em><em> </em><em>к</em><em>лас</em><em>сичес</em><em>к</em><em>ой</em><em> </em><em>традиции</em>; в современной русской словесности рядом с А. Содоморой поставить, пожалуй, некого. Тем самым его творчество становится важной параллелью к истории русского слова, причем параллелью наиболее ему родственной» (с. 3; курсив мой. — <em>Р.</em><em> </em><em>Д</em>.). Это действительно параллель, но также и пример для отечественных «античников», на который им следовало бы обратить внимание. <em>206</em> <em>О</em><em>.</em><em> </em><em>Е</em><em>.</em><em> </em><em>Осовский</em><em>,</em><em> </em><em>В</em><em>.</em><em> </em><em>П</em><em>. </em><em> </em><em>Кир</em><em>ж</em><em>аева</em>

Согласимся с мнением Бухаркина, заклю- чающего «Предисловие» к сборнику такими словами: «…книга „«Блаженное наследство»: классическая традиция и русская литература“, как представляется, без особой предвзятости и с достаточной полнотой репрезентирует ны- нешнее культурное состояние России, во вся- ком случае, в некоторых регистрах интеллек- туального ее бытия» (с. 4). Эти «регистры» показывают, что русская культура остается живой наследницей античной и просветитель- ской классики. Такое наследие для нее жиз- ненно необходимо, оно действительно «бла- женно», если производить это понятие от сло- ва «благо».