Везде
Насилие и травма в детской литературе 1941–1945 годов
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Насилие и травма в детской литературе 1941–1945 годов
Аннотация
Код статьи
S013160950005599-2-1
DOI
10.31860 / 0131-6095-2019-2-194-203
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Маслинская Светлана Геннадьевна 
Должность: старший научный сотрудник
Аффилиация: Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН
Адрес: Российская Федерация,
Выпуск
Номер 2
Страницы
194-203
Аннотация

В статье рассматривается, как  в литературе, адресованной детям и опубликованной с июня 1941  по май  1945  года,  изображалось насилие над детьми и какой спектр детских переживаний, спровоцированных насилием, был  допущен в детскую литературу.  В отличие от  литературы, адресованной взрослым, которая предлагала способы  артикуляции травмы, в детской литературе этого  не произошло: ее воспитательная прагматика, усиленная необходимостью пропаганды боевого духа среди  детей, практически полностью вытеснила изображение детской психологической травмы.

Ключевые слова
советская детская литература, Великая Отечественная война, насилие, травма
Классификатор
Получено
23.06.2019
Дата публикации
24.06.2019
Всего подписок
89
Всего просмотров
706
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать   Скачать pdf
1 DOI: 10.31860 / 0131-6095-2019-2-194-203
2 © С . Г. Маслинск ая
3 НАСИЛИЕ И ТРАВМА В ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1941–1945 ГОДОВ
4 За последние годы издано большое количество дневников тех, кто во время Второй мировой войны был ребенком.1 В отличие от воспоминаний, записанных уже после войны,2 дневники запечатлели непосредственный отклик детей на военные события. Эти отклики, порой довольно пространные, контрастируют с лаконичным дневником Тани Савичевой, известным свидетельством трагедии блокадного города. В то же время и краткая запись, и развернутое описание заставляют задуматься о том, как дети войны могли рассказать о своих переживаниях в дневниках, письмах и в непосредственном общении. Можно было бы ожидать увидеть проекции этих переживаний на страницах периодики и в литературе военного времени. Однако, тогда как в газетах и журналах, адресованных взрослым и публиковавших донесения с оккупированных территорий, зафиксированы с той или иной степенью фикциональности многочисленные случаи насилия над советскими детьми со стороны фашистов,3 в той же периодике или литературе детская психологическая травма практически не была представлена. Так же неполно была показана и реакция взрослых на тяготы и лишения военного времени: советская цензура купировала всякое изображение травматического опыта.4
5 1 Детская книга войны: Дневники 1941–1945. М., 2015; Ленинградцы: блокадные дневники из фондов Государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда. СПб., 2014; Мухина Е. В. «...Сохрани мою печальную историю...»: блокадный дневник Лены Мухиной. СПб., 2011; Военный дневник Тани Вассоевич, 22 июня 1941 — 1 июня 1945. СПб., 2015. 2 Оккупированное детство: Воспоминания тех, кто в годы войны еще не умел писать / Сост. Н. Поболь, П. Полян. М., 2010; Воспоминания детей военного Сталинграда. М., 2010; Мы родом из войны: Дети военного Сталинграда вспоминают. Волгоград, 2004; Войной украденное детство (спешим сказать — пока мы живы): Сб. воспоминаний. СПб., 2011, и др. Одно из последних ис- следований, посвященных изучению эффектов войны на материале детских воспоминаний, со- держащее в том числе и обширную библиографию по теме, см.: Leingang O. Sowjetische Kindheit im Zweiten Weltkrieg. Generationsentwürfe im Kontext nationaler Erinnerungskultur. Heidelberg, 2014. 3 См. об этом в статье О. Ворониной, посвященной изображению детей в газете «Правда»: Voronina O. Sons and Daughters of the Regiment: The Representation of WWII Child Hero in the Soviet Media and Children’s Literature of the 1940s // Filoteknos: Children’s Literature — Cultural Mediation — Anthropology of Childhood. Wrocław, 2018. Vol. 8: Russian and East European War Childhood / Ed. L. Rudova and D. Michułka. P. 13–33. 4 При этом в исследованиях, обращенных к анализу поэзии военного времени, отмечены тенденции, которые демонстрируют попытки преодоления этого запрета: в поэзию прорывалось изображение эмоционально дискомфортного, сферы приватного, в том числе переживания смерти (см.: Кукулин И. В. 1) Регулирование боли (Предварительные заметки о трансформации травматического опыта Великой Отечественной / Второй мировой войны в русской литературе 1940–1970-х годов) // Память о войне 60 лет спустя. Россия. Германия. Европа. М., 2005. С. 617–658; 2) Советская поэзия о Второй мировой войне: риторика скрытой амальгамы // СССР во Второй мировой войне: Оккупация. Холокост. Сталинизм / Ред. и сост. О. В. Будницкий и Л. Г. Новикова. М., 2014. C. 328–351; а также: Чудакова М. «Военное» стихотворение Симонова «Жди меня...» (июль 1941) в литературном процессе советского времени // Новое литературное обозрение. 2002. № 58. С. 223–259). Именно поэзия дала возможность говорить о травматичных переживаниях, в прозе те же задачи решались на исходе войны.
6 И. В. Кукулин на материале литературы, адресованной взрослым, продемонстрировал, «какие эстетические методы рефлексии и компенсации коллективной травмы возникли в русской поэзии во время войны»,5 выявив их истоки в предвоенном десятилетии. Наша задача заключается в том, чтобы продолжить исследование способов изображения детской травмы в литературе, адресованной детям и написанной с июня 1941-го по май 1945 года.6 Таким образом, основные вопросы предлагаемой статьи таковы: как изображалось насилие в детской литературе? Какой спектр детских переживаний, спровоцированных насилием, был допущен в детскую литературу? Как показана, если показана, травма?
7 * * *
8 Если принять во внимание жанровые особенности текстов в тот или иной период войны, то можно обнаружить, что в зависимости от характера военных действий (оборонительные/наступательные) менялись и модальность повествования, и пристрастие к тем или иным сюжетам, и топика. В конечном счете особенности изображения детских переживаний зависели именно от выбранного автором жанра. В начале войны единственным способом говорить о ней был героический нарратив. Героическая сторона сражений, представленная в жанрах баллады, рассказа, очерка, песни, драматической миниатюры и проч., была в начале войны единственным сложившимся типом батального повествования для детей.7 В основе большинства сюжетов — героический поступок ребенка в борьбе с врагами и его гибель. Преимущественно этот нарратив разрабатывался на материале событий Первой мировой и Гражданской войн. В первые месяцы Великой Отечественной войны та же героическая модель поведения ребенка на войне была реализована во множестве произведений разных жанров. И в каждом случае жанровые особенности определяли приемы изображения детского героизма. Скажем, в приключенческом рассказе дети помогают взрослым, рискуя жизнью, но всегда счастливое стечение обстоятельств обуславливает окончательный успех затеянного детьми предприятия. В рассказе М. А. Булатова «Мальчишечьи трофеи»8 юные герои украли заводные ручки у немецких грузовиков — тут же подоспели красноармейцы и разбили растерявшихся врагов. В «Тайне глиняной пещеры» А. П. Шманкевич9 ребята спасли красноармейца, спрятав его в пещере, которую когдато выкопали для игры. Героический нарратив в его авантюрных вариациях воплощался в литературе на протяжении всего изучаемого периода. Например, в апрельском номере «Мурзилки» 1943 года герой одноименного рассказа В. Я. Шишкова Сережа единолично взял двух немцев в плен.10
9 5 Кукулин И. В. Советская поэзия о Второй мировой войне. C. 329. 6 Вне рассмотрения остается детская литература, издававшаяся уже после окончания войны. При этом хочу отметить важную для нашего исследования статью А. Лившиц на послевоенном материале: Livschiz A. Children’s Lives after Zoia’s Death: Order, Emotions and Heroism in Children’s Lives and Literature in the Post-War Soviet Union // Late Stalinist Russia: Society between Reconstruction and Reinvention / Ed. J. Furst. London; New York, 2006. P. 192–208. 7 О формировании героического нарратива в русской детской литературе подробнее см.: Maslinskaya S. A Child Hero: Heroic Biographies in Children’s Literature // Companion to Soviet Children’s Literature and Film. Leiden; Boston, 2019 (в печати). 8 Булатов М. Мальчишечьи трофеи // Мурзилка. 1942. № 7. С. 12–13 (переизд.: Нас много: Сб. рассказов. М.; Л., 1942. С. 3–11). 9 Шманкевич А. Тайна глиняной пещеры // Мурзилка. 1942. № 3–4. С. 7–9. 10 Шишков В. Сережа // Там же. 1943. № 4. С. 4–6.
10 Другим популярным формульным жанром11 стала баллада — «стихотворный рассказ о страшном или трогательном событии»:12 «Рассказ танкиста» А. Т. Твардовского (1941), «Баллада о младшем брате» О. Ф. Берггольц (1941), «Баллада о мальчике, оставшемся неизвестным» П. Г. Антокольского (1942), «Сын артиллериста» К. М. Симонова (1942) и др. Жанр баллады позволял, используя фигуру очевидца-рассказчика, поведать «всамделишный случай», типически его обобщить и предложить одобряемую обществом эмоциональную реакцию — возмущение и гнев. В условиях хода войны в первые два года именно стоическая интонация баллад отвечала потребностям пропаганды боевого духа. Баланс между страшным и трогательным в каждой балладе свой, но помещение в центр повествования ребенка (и его героического поступка), конечно, усиливало общую «трогательность» интонации, и в отдельных случаях балладное начало вытеснялось мелодраматизмом городского романса, как это произошло в «Балладе о маленьком разведчике» (1943) М. Рыленкова и в «Десятилетнем человеке» С. Михалкова. Поэтика баллад военного времени определялась литературными связями с народной балладой, героико-революционной балладой 1920-х годов, а также сюжетно и стилистически схожими балладами 1930-х годов о детях-героях. В многочисленных текстах о героях-мучениках Гражданской войны и коллективизации ребенок-герой — один из многих героев, который встал на место старшего брата, готов к самопожертвованию и сознательно выбирает смерть, стойко претерпевая муки и демонстрируя мужество перед лицом смерти. Балладный принцип изображения смерти как красивой, как смерти «на миру», распространяется и на малые эпические формы. Характерный пример — рассказ В. Л. Василевской «Мальчик», опубликованный в сборнике 1941 года «Партизаны Великой Отечественной войны советского народа».13 Героическая гибель мальчика, подорвавшего себя и шестерых фашистских офицеров гранатой, описана как типичная реакция аффективной природы в ответ на насилие: «Он один из сотен — этот порыв детского сердца, мужество ребенка, который знает, понимает и умеет любить так же горячо, как взрослый человек. И умеет погибнуть так же прекрасно, как взрослый человек».14 Рецензент А. И. Воскресенская практически цитирует концовку рассказа В. Л. Василевской: «Сотни детей, как и этот мальчик, умеют любить свою родину так же горячо, как и взрослые, умеют погибнуть так же красиво, как взрослые».15 Прозаические произведения о подвигах детей сначала печатались на страницах детской периодики, и уже к зиме 1941–1942 года С. Гарбузов выпустил сборник «Фронтовые ребята», сделав в предисловии необходимую оговорку: «Теперь еще не время называть моих героев настоящими именами. Они все еще на фронте или близ фронта, а на войне всякое бывает».16 Эта «конспирологическая» позиция в духе А. П. Гайдара17 уже через полгода была преодолена в сборнике «В огне Отечественной войны» (1942), где были предложены примеры героических поступков детей, у которых есть реальные имена и фамилии: В. Фин в очерке «Наташенька» повествует о пятнадцатилетней девочке, которая, будучи раненой, сумела привести к своим поезд с боеприпасами; А. Барто в очерке «Галя» рассказывает о двенадцатилетней девочке,
11 11 См.: Cawelti J. G. Adventure, mystery and romance: Formula stories as art and popular culture. Chicago, 1976. P. 5–36. 12 Гаспаров М. Л. Русский стих начала ХХ века в комментариях. М., 2001. С. 219. 13 Партизаны Великой Отечественной войны советского народа. М.; Л., 1941. С. 55–59 (под названием «Дети»). 14 Цит. по переизданию рассказа: Василевская В. Мальчик // Будь героем. М., 1942. С. 8. 15 Воскресенская А. Детям о войне (Обзор новых книг для младшего школьного возраста) // Начальная школа. 1943. № 1. С. 38. 16 Гарбузов С. Фронтовые ребята. [Киров], 1941. С. 3 (подписан к печати 23.12.1941, т. е. вышел в свет в 1942 году). 17 См.: Литовская М. А. «Военная Тайна» как центральное понятие мифопоэтики А. Гайдара // Дергачевские чтения — 2002. Русская литература: национальное развитие и регионал ные особенности: Материалы VI Всероссийской научной конференции, Екатеринбург, 2–3 октября 2002 г. Екатеринбург, 2004. С. 295–299.
12 поднесшей фашистам вместо воды керосин — начавшийся пожар помог наступающим советским войскам; А. А. Исбах в очерке «Сын» и А. Пришелец в стихотворении «Володя» (о Володе Козыреве) представили образцы воинской преемственности: сын заменил отца.18 В то же время Р. И. Фраерман публикует очерк «Маленький герой»19 о двенадцатилетнем сыне полка Ване Длусском. Выходившие произведения получали благосклонные отзывы рецензентов, так как «доминирующая тема большинства очерков и рассказов — героизм сегодняшнего дня, мужество и отвага патриотов нашей родины на фронте и в тылу».20 Коммеморация детей-мучеников, осознанно принесших себя в жертву врагам, станет основной в формировании культа Великой Отечественной войны уже после 1945 года. Совсем иначе будет изображаться ребенок — пассивная жертва, подвергшийся насилию со стороны врага и не способный оказать сопротивление. По утверждению А. Ассман, «значение фигуры пассивной жертвы, которую следует четко отличать от героической мученической жертвы, состоит в ее абсолютной пассивности, коннотируемой с невинностью и чистотой».21 В этом отношении дети на оккупированных территориях — жертвы per se. Как представлен образ ребенка-жертвы в детской литературе военного времени? В журналах для детей с начала 1941 года публиковались материалы о зверствах фашистов. Так, в журнале «Костер» в июльском номере В. П. Беляев помещает мемуары нескольких беженцев с оккупированных польских территорий под общим названием «Да, это звери».22 Подобные материалы выходят и в составе брошюр, например, в появившейся в сентябре 1941 года книге «Партизаны Великой Отечественной войны советского народа», в которой изображается насилие над жителями оккупированных территорий: «Четырнадцатилетнюю девочку, забравшуюся в ужасе на дерево, унтерофицер снял выстрелом из пистолета. Нескольких детей изверги закололи штыками на глазах у их матерей».23 Реже можно увидеть изображение эмоционального стресса: С. В. Михалков в «Десятилетнем человеке» показывает мальчишку, который потерял родных и пытается пробиться к своим:
13 18 В огне Отечественной войны: Сб. стихов, очерков, рассказов / Сост. Г. Н. Петников. Нальчик, 1942. 19 Фраерман Р. Маленький герой // Пионер. 1942. № 6. С. 15. 20 Победина Н. Л. Тема Великой Отечественной войны в литературно-художественном материале детских журналов // Начальная школа. 1942. № 9. С. 47. 21 Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М., 2014. С. 49. 22 Беляев В. Да, это звери // Костер. 1941. № 7. С. 38–42. 23 Ни пытки, ни издевательства фашистских варваров не ослабляют стойкости советских людей // Партизаны Великой Отечественной войны советского народа. М.; Л., 1941. С. 53.
14 Никто в далекую дорогу Его теплее не одел, Никто не обнял у порога И вслед ему не поглядел. Мать? Но она была убита. Сестра? Она была мертва; Она лежит с лицом открытым На дне чудовищного рва. Соседи? Их осталось мало; Их с каждой ночью, с каждым днем Все убывало, убывало… Они не думали о нем. Он верил: где-то недалече, Быть может, вон за той горой, Его, как друга, в темный вечер Задержит русский часовой. И по щеке его ни разу Не проложила путь слеза: Должно быть, слишком много сразу Увидели его глаза.24
15 Такая мелодраматическая топика не характерна в целом для поэзии, обращенной к детям, — в 1941–1942 годах, как уже говорилось выше, в поэзии для детей преобладают стоические балладные интонации в духе «Сына артиллериста» К. М. Симонова или «Детского дома в Ельне» С. Я. Маршака. «Десятилетний человек» — практически единственный пример появления тем и настроения городского романса в детской литературе осени 1942 года. Типичен скорее сборник «Советским детям» (декабрь 1941), в котором среди агитационной публицистики А. Н. Толстого, И. Г. Эренбурга, В. Л. Василевской, А. П. Гайдара опубликован выбивающийся из общего мажорно-пропагандистского дискурса очерк Маршака «Там, где побывали враги». В этом очерке нарисована редкая в литературе для детей картина насилия над еврейским ребенком: после пыток фашисты «убили невинное дитя».25 В мартовском номере «Мурзилки»за 1942 год зверства фашистов поданы обобщенно: «Фашистские бандиты, как дикие звери, убивают, мучают и калечат наших советских детей».26 И на той же странице расположено стихотворение Н. П. Найденовой «Галя»:
16 И теперь глаза у Гали Смотрят не по-детски. В погребах скрывалась Галя От солдат немецких.
17 И сама видала Галя, Как у двух черешен Был ее учитель школьный Немцами повешен!
18 Как проклятые бандиты В каждый дом врывались, Как над старым и над малым Дико издевались.
19 Как народ сгоняли в хаты, Заживо сжигали! Это все до самой смерти Не забудет Галя.27
20 Пожалуй, это первая за полгода военных действий попытка рассказать о детской травме (заметим, что героиня — девочка), когда в повествование была введена фигура очевидца, столь важная для конструирования памяти о травме.28 При этом в детской литературе переживаемая детьми травма будет изображаться только намеками, через отдельные детали («глаза у Гали смотрят не по-детски»). Дети не говорят о своих переживаниях. В качестве жертвы могут быть показаны совсем маленькие дети, которые не могут ничего рассказать о пережитом не столько потому, что вообще еще не умеют говорить, сколько потому, что перенесли стресс. Таков детдомовский ребенок Светик из рассказа А. Л. Горобовой «Сестренка из Клина». Бабушка
21 24 Михалков С. Десятилетний человек // Мурзилка. 1942. № 8–9. С. 2. 25 Маршак С. Там, где побывали враги // Советским детям. М., 1941. С. 26. 26 Мурзилка. 1942. № 3–4. С. 2. 27 Найденова Н. Галя // Там же. 28 Об этом см.: Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 52–57.
22 с внуком забирают мальчика к себе, внук пытается поиграть с ним, показав игрушечное ружье и имитируя пальбу. Светик начинает горько плакать, бабушка отчитывает внука: «„Совсем ты, верно, глупый, — сердито сказала Игорю бабушка. — Разве этому ребенку можно ружье показывать? Ведь у них немцы стояли“. Но Светик был маленький и ничего про это не мог рассказать. Пока ехали, он только говорил: „Дай. Дай. Дай хлеб, дай молоко“».29 С весны 1942 года в детской периодической печати и затем в виде сборников выходят документальные очерки о зверствах фашистов. Подобным образом меняется и взрослая публицистика.30 Если в предыдущий год восьми-десятилетние дети могли быть показаны как равноправные участники боев или сопротивления на оккупированных территориях, то летом 1942 года дети предстают невинными жертвами, неспособными дать отпор врагам. В рассказах детей насилие передается с натуралистической точностью. Так, в июльском номере «Мурзилки» от лица восьмилетней Нади Колотдиновой повествуется о том, как фашисты кидали детей в колодец, выстроив их по росту, как девочке удалось бежать, как красноармеец подобрал ее и определил в детдом.31 Л. А. Кассиль в рассказе «Держись, капитан!» с указанием на точное место, где лечатся дети — жертвы насилия («В Москве, в Русаковской больнице, где находятся дети, изувеченные фашистами, лежит Гриша Филатов»),32 пишет о мальчике, которому фашисты за отказ выдать партизан отпилили ногу «по-живому». Многочисленные свидетельства о зверствах врагов собраны в «книге фактов» (сборнике коротких очерков-заметок) М. М. Шкапской под названием «Это было на самом деле» (июль 1942). Повествование изобилует натуралистическими деталями (отмороженные и ампутированные конечности, растерзанные тела, выколотые глаза). Многие очерки сопровождаются указанием на источник информации: «Такое письмо прислал на фронт красноармейцу Хромых его сын Леня»; «Это рассказала писательнице Лидии Чуковской Таня Айзенберг в детском доме в Ташкенте»; «Это видел Витя Бессонов в Клину»; «Такое сочинение написала ученица 6-й школы города Калинина Клава Чижова»; «Это видел в Калинине Аля Веселов». Эффект достоверности усиливается замечанием о том, что все дети находятся в одной из московских больниц: «Этих детей вы можете увидеть в Русаковской больнице в Москве». Шкапская, известная в 1910–1920-е годы поэтесса, с одной стороны, стилизовала документальное письмо, с другой — использовала натуралистические и экспрессионистические приемы создания образов травмированных детей. Причем она отдавала приоритет изображению именно телесных страданий и их зримых последствий («нет ножки», «нет пальчиков» и проч.). Эмоциональные переживания детей показаны гораздо более скупо, нежели их физические мучения, и только в поведенческих проявлениях — плач и слезы. Способа говорить с детьми о травме Шкапская не находит. При этом книга была адресована именно детям. Но если у взрослых подобные описания должны были вызвать гнев, возмущение и желание отомстить, то для чего они включались в круг детского чтения? Рецензент, интерпретируя прагматику этого
23 29 Горобова А. Сестренка из Клина // Мурзилка. 1942. № 3–4. С. 3–4. 30 О пропагандистском повороте весны 1942 года применительно к публицистике, адресованной взрослым, см.: Voronina O. Sons and Daughters of the Regiment. P. 13–33. В статье отмечено, как в центральной периодике увеличивается количество публикаций о насилии над детьми на оккупированных территориях. Добавим, что в 1942 году выходит из печати книга Л. Чуковской «Слово предоставляется детям» (Чуковская Л., Жукова Л. Слово предоставляется детям. М.; Ташкент, 1942), фрагменты из этой книги публиковались на протяжении 1942 года в центральных и профессиональных органах печати, например: Чуковская Л. Глазами детей // Правда. 1942. 25 марта. № 84 (8855). С. 3; Чуковская Л., Жукова Л. Дети обвиняют // Красная новь. 1942. № 5–6. С. 88–102; Чуковская Л., Жукова Л. Никогда не забудем, никогда не простим! Говорят дети убитых и замученных фашистами родителей // Учительская газета. 1942. 6 авг. № 32 (2952). С. 4 и др. Позднее подобного рода материалы публиковались в региональных издательствах — см., например: Глазами детей… Рассказы детей г. Ржева о зверствах немецко-фашистских захватчиков. Калинин, 1944. 31 Колотдинова Н. Милые бойцы!: [Письмо в редакцию] // Мурзилка. 1942. № 7. С. 2. 32 Кассиль Л. Держись, капитан! // Кассиль Л. Обыкновенные ребята. М.; Л., 1942.
24 издания, констатировал только необходимость знания сообщенных Шкапской фактов: «Надо, чтобы все советские дети узнали об этих актах, поэтому-то следует детям рекомендовать для чтения и эту страшную книгу».33 Но что делать с этим знанием и как его переживать — оставалось неясным. Во второй половине 1942 года появляется несколько произведений, в которых также детская травма изображена с помощью умолчания. Е. А. Боронина в рассказе «Мальчик из Севастополя»34 изображает ребенка, узнавшего о гибели отца, защитника города. Однако его чувства не названы, эмоциональное состояние не показано. Так же, как не показано горе его матери. Единственное проявление эмоций — акт символического мужества: мальчик вставляет красный флажок, когда-то подаренный отцом, в отцовский портсигар с севастопольской землей, привезенный его боевым товарищем. Такая сила духа приветствуется критикой. Так, В. Викторов в рецензии на сборник рассказов Е. В. Кононенко35 хвалит автора за то, что ее рассказы «воспитывают стойкость и душевную бодрость в тяжелые минуты жизни».36 Острое горе, изображенное в книге Л. Ф. Воронковой «Лихие дни», также не находит словесного выражения. В рецензии, вышедшей вскоре после публикации книги, А. И. Воскресенская пишет: «Живым и простым языком рассказывается в книге о переживаниях детей Маринки и Гани. Сколько горя видели они!»37 Описание страха, точнее, указание на него, в тексте действительно есть: «И понемногу страх, тяжелый, гнетущий страх начал охватывать Маринку»; «в глазах ее снова появился страх, и на душе стало тяжело»; есть и описание того, как один из героев горюет. По вине главного героя Гани фашисты убивают его деда (они обнаруживают гранату, спрятанную мальчиком, чтобы рыбу глушить, и обвиняют деда в помощи партизанам). Эмоциональный стресс, испытываемый Ганей, показан с точки зрения наблюдателей, сочувствующих герою. Ганя плачет и преисполняется чувством деятельной ненависти. За осознанием трагедии приходят чувства, в высокой степени нагруженные социальной ответственностью: вина, стыд, гнев, ненависть. Индивидуальных эмоций (уныние, тоска, сожаление и проч.) в палитре чувств, испытываемых героем, не демонстрируется, они замалчиваются писателем, как не отвечающие прагматике текста — дать пример мужественного скоротечного принятия горя. На необходимости молчания как единственном допустимом способе проживания травмы настаивает и Л. А. Кассиль в своем рассказе «Отметки Риммы Лебедевой».38 Девочка эвакуируется в Свердловск с линии фронта вместе с мамой. Все предупреждены ее тетей о том, что она пережила стресс: ее село бомбили, и она с матерью еле спаслась. Девочка плохо учится, несмотря на поддержку товарищей: «На меня тот случай очень подействовал. Я не в силах нормально учиться. У меня теперь стали нервы».39 Однако, по наблюдению учительницы и одноклассников, плохая успеваемость Риммы связана не с психологической травмой, как убеждает ее саму тетя, а с отсутствием воли и желания. Хитроумный лейтенант Тарасов — раненый, которого ребята навещают в госпитале, — помогает Римме исправиться и начать прилежно учиться, попутно выговаривая ей: «…Бедой и горем долго не хвастаются. Или уже терпят, или помочь горю-беде стараются, чтобы не стало их».40 Этот рецепт — быстро проживать горе, молчать и забываться в работе — дается во всех случаях, когда необходимо принять пережитое. Чуткий к детскому языку, Кассиль, вкладывая в уста главной героини корявую, позаимствованную у взрослых фразу «у меня теперь стали нервы», демонстрирует речевую несамостоятельность героини — у ребенка нет своих слов,
25 33 Воскресенская А. Детям о войне. С. 40. 34 Боронина Е. Мальчик из Севастополя // Костер. 1942. № 7–8. С. 2–4. 35 Кононенко Е. Товарищи. Киров, 1942. 36 Викторов В. Детские книги о войне и фашизме // Учительская газета. 1942. 3 июня. № 23 (2943). С. 4. 37 Воскресенская А. Детям о войне. С. 39. 38 Кассиль Л. Отметки Риммы Лебедевой // Мурзилка. 1942. № 8–9. С. 6–7. 39 Там же. С. 6. 40 Там же. С. 7.
26 чтобы описать то, что он переживает, но никто из взрослых и не озабочен тем, чтобы создать условия для появления этих слов. Кассиль первым предложил и сюжетно закрепил единственный представленный в литературе способ переживания травмы. Публичное горевание недопустимо. Одно за другим появляются художественные произведения о детях, переживших насилие на оккупированных территориях, но другие способы описания травмы не вырабатываются. В книге Л. В. Веприцкой «Как мы жили при немцах» (конец осени 1942) показана жизнь семьи от вступления в деревню немцев и до прихода Советской Армии.41 Сюжет закольцован, читатель не видит физической и эмоциональной боли детей. Жизнь детей в оккупации описана в нескольких коротких эпизодах, каждый из них мог бы стать отдельным сюжетом, основанным на свидетельствах, зафиксированных Шкапской: ребенок-найденыш, принесенный партизанкой, остается в доме; мальчик убегает к партизанам, его отца расстреливают; фашисты выгоняют семью из дома на мороз; фашист издевается над детьми, заставляя их впрягаться в салазки и возить бидоны с водой, и т. п. При этом название одного из этюдов «Как фашист обидел Женечку» (ребенок кричал, мать не могла его успокоить, обоих выгнали из дома на мороз) переводит модальность описания из гневной в идиллически-спокойную. Драматизма Шкапской в текстах Веприцкой нет. Все та же Воронкова через год выпускает новую книгу, посвященную ребенку, у которого война отняла семью. Повесть «Девочка из города» выходит отдельным изданием летом 1943 года. Казалось бы, материал — девочка-сирота попадает в приемную семью в момент, когда трагедия еще остро ощущается (девочка видела гибель матери и брата не более одного-двух месяцев назад), — располагает к тому, чтобы показать, как советские люди помогают ребенку справиться со стрессом. Девочка не рассказывает новой семье о том, свидетелем чего она стала, ужасные картины гибели близких она «прокручивает» про себя. Читатель узнает о них через внутренние монологи героини, в то время как персонажи так и не поняли, какую трагедию перенесла Валентинка. Все усилия главы семейства Дарьи направлены на то, чтобы девочка назвала ее мамой. Именно за это она борется, и то, что ребенок в течение двух-трех месяцев к этому не готов, интерпретируется ею как черствость. Мать судачит с соседками в присутствии Валентинки: «Что меня печалит, так это одно: не идет в родню, не ластится. Не зовет меня матерью, никак не зовет. Не хочет! Или уж и вправду, как была чужая, так чужой и останется?»42 В итоге воспитательный расчет взрослых на то, что «может, и приживется», срабатывает, чему способствует сформированное у Валентинки чувство вины, весна, доброе отношение детей Дарьи, внимание деда и молчание о пережитой трагедии. В ряду произведений, где ребенок так и не смог рассказать о произошедшем, показателен рассказ «Игорек» В. Скрыльниковой,43 в котором ребенок обретает своего рода «сурдопереводчика». Герой рассказа хочет убежать на фронт и стать пулеметчиком, чтобы мстить за убитого отца. Мать накануне предполагаемого побега сообщает, что собирается усыновить сироту — его двоюродного трехлетнего брата Алика. Вечером следующего дня Алик «рассказывает» о том, что помнит: «Бомба бух» — только это он и может повторять, потому что еще плохо говорит. На вопрос матери, о чем говорит Алик, Игорек отвечает: «Ах, он так страшно рассказывает. Трамваи в городе сломатые, мосты взорватые, фашисты по бегают, а бойцы-пулеметчики их бьют, все бьют… все бьют… Вот послушай, мама. Алик, рассказывай дальше. — Бомба бух… — затянул опять Алик».44 В устах Игорька травма Алика обретает связность и образность. Он единственный, кто способен услышать рассказ о впечатлениях мальчика, единственный, кто может помочь сформулировать переживания для него и для себя, опираясь на свои представления о войне. В конечном счете в этой способности взять ответственность
27 41 Веприцкая Л. Как мы жили при немцах. М., 1942. 42 Воронкова Л. Девочка из города. М., 1943. 43 Скрыльникова В. Игорек // Мурзилка. 1943. № 10. С. 6–8. 44 Там же. С. 8.
28 за Алика и разделить с ним боль обнаруживается, что Игорек взрослеет в соприкосновении с чужой болью. Но как будет реабилитироваться Алик в ближайшей перспективе, неизвестно. Сюжет рассказа замкнут на внешнем наблюдателе, так же как и у Воронковой, фокус изображения которой — поведенческая реакция окружающих на детское горе. Оба автора акцентируют внимание на том, что советские люди, и взрослые и дети, отзывчивы к чужой беде: берут в дом, кормят, одевают — такая поведенческая схема выдается за образец и норму. Мотив усыновления сироты станет сюжетообразующим с середины 1943 года. Если до этого момента сироты войны показаны на пути в детский дом или в нем (М. М. Шкапская, И. Суханов45), то теперь в периодике появляются сюжеты о детях, принятых в семью,46 и мальчиках-сиротах, присоединившихся к партизанским отрядам или поступивших на службу в боевую часть. С точки зрения типологии персонажей, эти сюжетные вариации едины: дети, потерявшие родных, нуждаются в опеке и обретают ее. Знаменитая повесть В. П. Катаева «Сын полка» (1944) не была первой в этом ряду. 16 июня 1943 года А. П. Платонов публикует свой рассказ «Маленький солдат».47 Характерный для Платонова философский лиризм позволяет ему намекнуть на драматические чувства, переживаемые мальчиком Сережей: «томимый чувством своего детского сердца к покинувшему его человеку»,48 он отправляется в неизвестном направлении. За счет глухой, тянущей интонации стилистически этот рассказ выбивается из ряда сюжетно подобных, но бравурно легкомысленных.49 В рассказе И. Д. Василенко «Приказ командира» сына полка Гришутку командир отправляет к своей невесте. Гришутка полагает, что едет с боевым заданием, а на поверку оказывается в глубоком тылу — в доме командира.50 Герой рассказа Кассиля «Федя из подплава» также определен бойцами в тыл, в школу.51 Эти и другие попытки разработать сюжет о «сыне полка» увенчались повестью Катаева, получившей в 1945 году Сталинскую премию второй степени. Впрочем, несмотря на премию, достоверность образов повести, и прежде всего образа главного героя, была подвергнута критике. К повести Катаева, в отличие от ранних приключенческих произведений первого этапа войны, были предъявлены претензии в излишнем «приключенчестве» (побег Вани Солнцева от опытного разведчика Биденко, счастливое спасение во время последнего боя и проч.). Поведение мальчика получает в целом положительную оценку («героизм Вани трогателен своей непосредственностью»52), но одновременно при анализе изображения детских переживаний критики указали на ходульность персонажа — взрослые читатели увидели в попытках автора психологизировать внутренний мир героя лишь сентиментальные приемы создания «чувствительного образа». Критика, прозвучавшая в адрес Кассиля, закрепила приоритет за сложившейся «внеэмоциональностью» изображения детской травмы и повлияла на создание послевоенного типа ребенка-воина. Широкое обсуждение книги В. Катаева в 1945–1946 годах, как представляется, стало отправной точкой формирования канона изображения ребенка на войне.53 По
29 45 Очерки без названия с указанием авторства «младший воентехник И. Суханов» опубликованы в журнале «Мурзилка» (1943. № 2–3. С. 1). 46 В течение 1943 года вышло несколько правительственных документов о процедуре усыновления (см., например: О патронировании, опеке и усыновлении детей, оставшихся без родителей: инструкция СНК РСФСР от 8 апреля 1943 г.; Об усыновлении: Указ Президиума Верховного Совета СССР от 8 сентября 1943 года). 47 Платонов А. Маленький солдат // Красная звезда. 1943. 16 июня. № 140 (5511). С. 3. 48 Там же. 49 Так же как не был понятен критикам и его рассказ «Дед-солдат», который, по мнению Побединой, «не до конца все же правдивый» (Победина Н. Л. Тема Великой Отечественной войны в литературно-художественном материале детских журналов. С. 48). 50 Василенко И. Приказ командира // Мурзилка. 1943. № 7–9. С. 7–12. 51 Кассиль Л. Федя из подплава // Ребятам-тимуровцам. М., 1943. С. 37–61. 52 Куприянова Е. Детская тема в творчестве В. Катаева // Звезда. 1945. № 12. С. 134. 53 Назову лишь некоторые дискуссионные статьи: Павлович Н. Книги для детей // Октябрь. 1945. № 7. С. 146–151; Куприянова Е. Детская тема в творчестве В. Катаева. С. 131–135; Маршак С. О жизни и литературе // Литературная газета. 1945. 2 июня. С. 2; Черный О. «Сын полка» В. Катаева // Знамя. 1945. № 7. С. 155–161; Ивич А. Подросток и книга // Советская книга. 1946. № 3–4. С. 28–38; Бруштейн А. Любимый герой // Литературная газета. 1946. 29 июня. С. 4.
30 словам Е. Куприяновой, «многим детским писателям не мешает поучиться у В. Катаева широкому и глубокому охвату детским сознанием героя самых существенных явлений и процессов объективной действительности».54 Соцреалистическая нормативная поэтика допускала психологическую достоверность характеров, однако Куприянова говорит о детском сознании, а не о чувствах и переживаниях, оказавшихся за пределами писательского и педагогического интереса. Можно заметить, что насилие и травматический опыт в детской литературе прошли через те же фильтры, что и во взрослой. Если в первый период войны доминировали балладный, натуралистически-очерковый и авантюрные жанры письма, то начиная с 1943 года и в прозе, и в поэзии преобладает «реалистическая рамка» письма, как ее понимали организаторы литературного процесса и критики. Авторов рецензий на текущую литературу беспокоило прежде всего то, насколько качественно отражается в ней героика военной поры, убедительны ли мотивы героических поступков, способны ли дети-герои дать образцы поведения для читателей, как лучше преподносить эту героическую тематику (техника чтения вслух и т. п.).55 По словам Н. Л. Побединой, хорошо то произведение, которое изображает «чувство большой утраты, вырастающей в жажду мести».56 Само по себе «чувство большой утраты» оказывается обесцененным, лишается голоса, замалчивается и тем самым дискредитируется. Найденова и Кассиль констатируют, что у изображаемых ими детей «глаза смотрят не по-детски» и «стали нервы», но художественного способа отозваться на травмированное войной «чувство детского сердца» не нашлось, а редкие попытки это сделать были заклеймены и пресечены. В отличие от литературы, адресованной взрослым, которая все-таки предлагала способы артикуляции травмы (порой довольно замысловатые57) и в конечном счете нашла способ говорить о ней («лейтенантская проза»), в детской литературе этого сделать не удалось. Если в литературе для взрослых агитационная прагматика проявлялась неравномерно, а тексты о боли и унынии оставались на периферии литературного процесса, то в детской литературе агитационный дискурс одержал победу. Эта победа не была случайной: детская литература, традиционно понимаемая как инструмент воспитания, и не могла предложить ничего другого, кроме образцов стоического вытеснения травмы. Литература, призванная воспитывать, — заложник своей функции: она свободно рифмуется с военной агитацией (за победу, за борьбу с паникерскими настроениями, за бдительность, за мужество и т. п.), но несовместима с изображением глубинных личностных переживаний. Только разрушение этого воспитательного базиса детской литературы могло бы дать возможность показывать весь спектр эмоций, переживаемых детьми во время войны, но такие попытки будут предприняты уже в послевоенное время.
31 54 Куприянова Е. Детская тема в творчестве В. Катаева. С. 135. 55 Карпинская Н. Героика в советской детской литературе // Дошкольное воспитание. 1944. № 2. С. 6–9; Воскресенская А. Детям о войне. С. 38–40. 56 Победина Н. Л. Тема Великой Отечественной войны в литературно-художественном материале детских журналов. С. 47. 57 См. названные статьи И. В. Кукулина и М. О. Чудаковой.

Библиография

1. Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М., 2014.

2. Беляев В. Да, это звери // Костер. 1941.

3. Боронина Е. Мальчик из Севастополя // Костер. 1942. № 7–8.

4. Бруштейн А. Любимый герой // Литературная газета. 1946. 29 июня.

5. Булатов М. Мальчишечьи трофеи // Мурзилка. 1942. № 7.

6. В огне Отечественной войны: Сб. стихов, очерков, рассказов / Сост. Г. Н. Петников. Нальчик, 1942.

7. Василевская В. Мальчик // Будь героем. М., 1941.

8. Василенко И. Приказ командира // Мурзилка. 1943. № 7–9.

9. Веприцкая Л. Как мы жили при немцах. М., 1942.

10. Викторов В. Детские книги о войне и фашизме // Учительская газета. 1942. 3 июня.

11. Воронкова Л. Девочка из города. М., 1943.

12. Воскресенская А. Детям о войне (Обзор новых книг для младшего школьного возраста) // Начальная школа. 1943. № 1.

13. Воспоминания детей военного Сталинграда. М., 2010.

14. Гарбузов С. Фронтовые ребята. [Киров], 1941.

15. Гаспаров М. Л. Русский стих начала ХХ века в комментариях. М., 2001.

16. Глазами детей… Рассказы детей г. Ржева о зверствах немецко-фашистских захватчиков. Калинин, 1944.

17. Горобова А. Сестренка из Клина // Мурзилка. 1942. № 3–4.

18. Детская книга войны: Дневники 1941–1945. М., 2015.

19. Ивич А. Подросток и книга // Советская книга. 1946. № 3–4.

20. Карпинская Н. Героика в советской детской литературе // Дошкольное воспитание. 1944. № 2.

21. Кассиль Л. Держись, капитан! // Кассиль Л. Обыкновенные ребята. М.; Л., 1942.

22. Кассиль Л. Отметки Риммы Лебедевой // Мурзилка. 1942. № 8–9.

23. Кассиль Л. Федя из подплава // Ребятам-тимуровцам. М., 1943.

24. Колотдинова Н. Милые бойцы!: [Письмо в редакцию] // Мурзилка. 1942. № 7.

25. Кононенко Е. Товарищи. Киров, 1942.

26. Кукулин И. В. Регулирование боли (Предварительные заметки о трансформации травматического опыта Великой Отечественной / Второй мировой войны в русской литературе 1940–1970-х годов) // Память о войне 60 лет спустя. Россия. Германия. Европа. М., 2005.

27. Кукулин И. В. Советская поэзия о Второй мировой войне: риторика скрытой амальгамы // СССР во Второй мировой войне: Оккупация. Холокост. Сталинизм / Ред. и сост. О. В. Будницкий и Л. Г. Новикова. М., 2014.

28. Куприянова Е. Детская тема в творчестве В. Катаева // Звезда. 1945. № 12.

29. Литовская М. А. «Военная Тайна» как центральное понятие мифопоэтики А. Гайдара // Дергачевские чтения — 2002. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности: Материалы VI Всероссийской научной конференции, Екатеринбург, 2–3 октября 2002 г. Екатеринбург, 2004.

30. Маршак С. О жизни и литературе // Литературная газета. 1945. 2 июля.

31. Маршак С. Там, где побывали враги // Советским детям. М., 1941.

32. Михалков С. Десятилетний человек // Мурзилка. 1942. № 8–9.

33. Мы родом из войны: Дети военного Сталинграда вспоминают. Волгоград, 2004.

34. Оккупированное детство: Воспоминания тех, кто в годы войны еще не умел писать / Сост. Н. Поболь, П. Полян. М., 2010.

35. Павлович Н. Книги для детей // Октябрь. 1945. № 7.

36. Партизаны Великой Отечественной войны советского народа. М.; Л., 1941.

37. Платонов А. Маленький солдат // Красная звезда. 1943. № 8–9.

38. Победина Н. Л. Тема Великой Отечественной войны в литературно-художественном материале детских журналов // Начальная школа. 1942. № 9.

39. Скрыльникова В. Игорек // Мурзилка. 1943. № 10.

40. Фраерман Р. Маленький герой // Пионер. 1942. № 6.

41. Черный О. «Сын полка» В. Катаева // Знамя. 1945. № 7.

42. Чудакова М. «Военное» стихотворение Симонова «Жди меня...» (июль 1941) в литературном процессе советского времени // Новое литературное обозрение. 2002. № 58.

43. Чуковская Л. Глазами детей // Правда. 1942. 25 марта. № 84 (8855).

44. Чуковская Л., Жукова Л. Дети обвиняют // Красная новь. 1942. № 5–6.

45. Чуковская Л., Жукова Л. Слово предоставляется детям. М.; Ташкент, 1942.

46. Шишков В. Сережа // Мурзилка. 1943. № 4.

47. Шманкевич А. Тайна глиняной пещеры // Мурзилка. 1942. № 3–4.

48. Cawelti J. G. Adventure, mystery and romance: Formula stories as art and popular culture. Chicago, 1976.

49. Heinze C., Straube-Heinze K., Straube-Heinze K. Heroism and Volksgemeinschaft (ethnic community) in National Socialist education 1933–1945 // Paedagogica Historica. 2017. Vol. 53.

50. Leingang O. Sowjetische Kindheit im Zweiten Weltkrieg. Generationsentwurfe im Kontext nationaler Erinnerungskultur. Heidelberg, 2014.

51. Livschiz A. Children’s Lives after Zoia’s Death: Order, Emotions and Heroism in Children’s Lives and Literature in the Post-War Soviet Union // Late Stalinist Russia: Society between Reconstruction and Reinvention / Ed. J. Furst. London; New York, 2006.

52. Maslinskaya S. A Child Hero: Heroic Biographies in Children’s Literature // Companion to Soviet Children’s Literature and Film. Leiden; Boston, 2018 (in press).

53. Voronina O. Sons and Daughters of the Regiment: The Representation of WWII Child Hero in the Soviet Media and Children’s Literature of the 1940s // Filoteknos: Children’s Literature — Cultural Mediation — Anthropology of Childhood. Wroclaw, 2018. Vol. 8: Russian and East European War Childhood / Ed. L. Rudova and D. Michulka.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести