DOI: 10.31860/0131-6095-2019-1-90-116

<strong>Н</strong><strong>А</strong><strong> </strong><strong>ВЕЧЕРНЕ</strong><strong>Й</strong><strong> </strong><strong>З</strong><strong>АРЕ</strong> <strong>ПИСЬМ</strong><strong>А </strong><strong> </strong><strong>А</strong><strong>.</strong><strong> </strong><strong>М</strong><strong>.</strong><strong> </strong><strong>РЕМИ</strong><strong>З</strong><strong>ОВ</strong><strong>А </strong><strong> </strong><strong>С</strong><strong>.</strong><strong> </strong><strong>П</strong><strong>.</strong><strong> </strong><strong>РЕМИ</strong><strong>З</strong><strong>ОВОЙ-ДОВГЕЛЛО:</strong> <strong>191</strong><strong>2 </strong><strong> </strong><strong>ГОД</strong>

<strong>(ВСТУПИТЕЛЬНА</strong><strong>Я</strong><strong> </strong><strong>С</strong><strong>Т</strong><strong>АТЬ</strong><strong>Я</strong><strong> </strong><strong>И</strong><strong> </strong><strong>К</strong><strong>ОММЕН</strong><strong>Т</strong><strong>АРИ</strong><strong>И </strong><strong> </strong><strong>©</strong><strong> </strong><strong>Е</strong><strong>.</strong><strong> </strong><strong>Р</strong><strong>.</strong><strong> </strong><strong>ОБАТНИНОЙ, </strong><strong>ПОДГОТОВ</strong><strong>К</strong><strong>А</strong><strong> </strong><strong>ТЕ</strong><strong>К</strong><strong>С</strong><strong>Т</strong><strong>А</strong><strong> </strong><strong>©</strong><strong> </strong><strong>Е</strong><strong>.</strong><strong> </strong><strong>Р</strong><strong>.</strong><strong> </strong><strong>ОБАТНИНО</strong><strong>Й</strong><strong> </strong><strong>И</strong><strong> </strong><strong>©</strong><strong> </strong><strong>А</strong><strong>.</strong><strong> </strong><strong>С</strong><strong>.</strong><strong> </strong><strong>УРЮПИНОЙ</strong><strong>)</strong><strong>*</strong>

В корпусе писем Ремизова к жене, переработанных им в первоначальную редак- цию книги «На вечерней заре», эпистолярий 1912 года оказался последним целостно сформированным текстом, отражающим жизнь супругов Ремизовых в России. Такой обрыв переписки связан с тем, что с 1913 года до начала Первой мировой войны их поездки порознь были крайне непродолжительными, а в период с 1914 по 1921 год и вовсе прекратились.1 Настоящая глава составлена из четырех записок Ремизова, относящихся к началу зимы 1912 года, а также шести писем, отправленных весной в санаторий Волковой, где Серафима Павловна уединилась для подготовки к выпускным экзаменам в Археологи- ческом институте. Эпистолярные обращения к жене являются отражением довольно дипломатичного стиля, который Ремизов старался поддерживать, сохраняя ровный

* Работа с архивными источниками для данной публикации и статьи выполнена при под- держке РФФИ (проект № 18-012-00035). Первые главы не публиковавшейся при жизни писателя рукописи «На вечерней заре», подготовленные к печати профессором А. д’Амелия, см.: На ве- черней заре. Переписка А. Ремизова с С. Ремизовой-Довгелло // Europa Orientalis. 1985. № IV. С. 149–190; 1987. № VI. С. 237–310; 1990. № IX. С. 443–498. Мы продолжаем последовательное (по годам) введение в научный оборот новых глав. См.: На вечерней заре. Письма А. М. Ремизова С. П. Ремизовой-Довгелло: 1907 год / Вступ. статья, подг. текста и комм. Е. Р. Обатниной // Рус- ская литература. 2014. № 1. С. 149–178; На вечерней заре. Письма А. М. Ремизова С. П. Ремизо- вой-Довгелло: 1908 год / Вступ. статья, подг. текста и комм. Е. Р. Обатниной // Там же. № 3. С. 142–184; На вечерней заре. Письма А. М. Ремизова С. П. Ремизовой-Довгелло: 1909 год / Вступ. статья, подг. текста и комм. Е. Р. Обатниной // Там же. 2015. № 3. С. 153–203; 2016. № 2. С. 162–211; На вечерней заре. Письма А. М. Ремизова С. П. Ремизовой-Довгелло: 1910 год / Вступ. статья и комм. Е. Р. Обатниной; подг. текста А. С. Урюпиной // Там же. 2017. № 2. С. 56– 94; На вечерней заре. Письма А. М. Ремизова С. П. Ремизовой-Довгелло: 1911 год / Вступ. статья и комм. Е. Р. Обатниной; подг. текста Е. Р. Обатниной и А. С. Урюпиной // Там же. 2018. № 1. С. 163–209. Далее ссылки на последние публикации даются сокращенно: На вечерней заре, с ука- занием года и страницы. 1 См. публикацию глав рукописи, содержащих письма первых лет эмиграции: Алексей Ремизов. На вечерней заре: 1921–1922 гг. / Вступ. заметка и комм. Е. Р. Обатниной; подг. тек- ста Е. Р. Обатниной и А. С. Урюпиной // Литературный факт. 2018. № 7. С. 46–81; № 8. С. 8–67. <em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>зар</em><em>е </em><em> </em><em>91</em>

психологический климат в отношениях с «властно-мятежной»2 Серафимой Павлов- ной. Зимой 1912 года решался вопрос совместной поездки в Берестовец — родовое имение Довгелло, где в это время находилась их дочь.3 Однако в кругу берестовецкой родни, настроенной к Ремизову крайне неприязненно, он чувствовал себя отчужден- ным и от девочки, и от жены, также вынужденной подчиняться домашним устоям. Уже к началу 1912 года материальное положение Ремизовых заметно улучшилось, чему способствовал долговременный договор с издательством «Шиповник» на изда- ние сочинений писателя.4 Супруги переехали в удобную квартиру на Таврической ули- це, и существовавшая ранее проблема создания условий, в которых ребенок мог бы чувствовать себя комфортно, была решена. Соответственно, возникла возможность возвращения Наташи в Петербург. Но за шесть минувших лет произошло непоправи- мое: девочка стала считать своей семьей бабушку и теток, а родители воспринимались ею как незваные гости, разрушающие идиллию берестовецкого дома.5 Таким образом, именно в 1912 году Ремизовы вынуждены были признать, что, несмотря на изменив- шиеся условия жизни в Петербурге, ребенка им уже не вернуть. Да и сама тема вза- имоотношений с дочерью стала для них едва ли не тайной, к которой допускались только очень близкие и сочувствующие люди. Самые откровенные строки Ремизова, описывающие эту трагическую ситуацию, остались в рукописи первой редакции рома- на «В розовом блеске» (1952), которой писатель посвятил шесть месяцев напряжен- ного труда, постепенно выбираясь из глубокого стресса после смерти жены 13 мая 1943 года. Тогда он подробно восстановил в памяти все этапы и бытовые коллизии, в силу которых Наташа в 1906 году была оставлена на попечение сестер и матери Се- рафимы Павловны и продолжала жить с ними и после отъезда родителей за границу в 1921 году. В главке «Наташа» Ремизов писал, впоследствии отказавшись от публи- кации своих «затаенных» воспоминаний: «История несложная и не исключительная, такие бывают и бывали, и важно тут с кем это совершается: для одних проходит, а дру- гим неизбывно до смерти. На лето мы свезли Наташу к бабушке в Берестовец. А уж взять к себе назад в Пе- тербург так и не удалось. Всегда находились предлоги не отпускать: то грозили смер- тью бабушки, для которой внучка единственная радость, то здоровьем Наташи — де- ревня не Петербург, где всякие скарлатины и провизию в лавках покупают; а кто живал в деревне, тот поймет и насчет лошадей: пешком до станции не ближний конец, а как собираться ехать, всегда лошади оказываются заняты. Много можно чего сочи- нить, чтобы помешать отъезду. А потом с годами и уж Наташа не хочет ехать, а насиль- но не возьмешь. Так навсегда и расстались».6

2 Ср. строки из стихотворения З. Н. Гиппиус, посвященные С. П. Ремизовой-Довгелло в 1906 году: «То бурная, властно-мятежная…» (Альбом С. П. Ремизовой-Довгелло // ГЛМ. Ф. 156. Оп. 2. №. 1279). Ремизов напечатал это стихотворение в журнале «Возрождение» (1955. № 43. С. 28). См. также: <em>Гиппиус</em><em> </em><em>З.</em><em> </em><em>Н</em>. Стихотворения / Вступ. статья, подг. текста и прим. А. В. Лав- рова. СПб., 1999. С. 310; Из альбома С. П. Ремизовой-Довгелло / Публ. S. Aronian // Russian Literature Triquarterly. 1986. Vol. 19. Part 2. P. 309 (публикация содержит неточности воспро- изведения оригинального текста и датировки). 3 Cм. также: На вечерней заре 1907. С. 152. 4 В частности, в договоре, заключенном между Ремизовым и «Шиповником», было указа- но: «По распродаже каждого издания каждой книги „Сочинений А. М. Ремизова“ изд-во „Ши- повник“ обязуется выпустить новое издание этой книги с тем расчетом, чтобы ни одна книга не отсутствовала на рынке в течение более трех месяцев. Действие настоящего договора продолжа- ется до 1-го января тысяча девятьсот восемнадцатого года» (РНБ. Ф. 634. № 32. Л. 163; копия, отправленная И. А. Рязановскому). 5 Ср. сочувственное письмо З. Н. Гиппиус, обращенное к Серафиме Павловне в августе 1906 года, о бедственном материальном положении Ремизовых и их решении оставить дочку в Бе- рестовце: «Конечно, на 30 р. жить нельзя; а Наташа? Неужели оставить ее там на целую зиму? Иметь ее, любить ее — и жить от нее далеко? Это все мне кажется таким невозможным, что я твердо верю — так или иначе все устроится» <strong>(</strong>Письма З. Н. Гиппиус — С. П. Ремизовой-Довгелло и А. М. Ремизову (1905–1941) / Вступ. статья, подг. текста и комм. Е. Р. Обатниной (в печати)<strong>)</strong>. 6 ГЛМ. Ф. 156. Оп. 2. № 64. Л. 58. См. также: <em>Резни</em><em>к</em><em>ова</em><em> </em><em>Н</em>. Огненная память. Воспомина- ния об Алексее Ремизове. СПб., 2013. С. 66–88; <em>Бунич-Ремизов</em><em> </em><em>Б.</em><em> </em><em>Б.</em><em> </em>Супруги Ремизовы в судьбе <em>92 </em><em> </em><em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>заре</em>

Очевидно, что именно к 1912 году относился и следующий фрагмент воспомина- ний Ремизова: «…ей <С. П. Ремизовой-Довгелло. — <em>Е.</em><em> </em><em>О.</em>> было страшно ехать, ее пугала встреча <…> она уже видела, что вернуть нельзя, что месяц, который мы про- ведем с Наташей, будет тягчайший, возможно, что Наташа и не узнает ее и что мы вернемся в Петербург одни; дети легко привязываются и легко отвыкают, и еще захо- чет ли Наташа ехать с нами — едва ли. И я видел ее глаза, в них больше не было слез. <…>. Близко к сердцу это материнское горе принял В. В. Розанов. Но что он мог сде- лать: написать статью в „Новом Времени“? Понял, и по-своему, конечно, Иванов- Разумник, редактор „Заветов“: мы составили духовное завещание (где-то оно?)7 я по- дробно рассказал всю нашу беду — для Наташи, когда будет большая; свидетелями подписались Р. В. Иванов-Разумник и Постников; Сергей Порфирьевич Постников секретарь „Заветов“. А потом, когда мы встретились с Терещенками, было уже поздно: ведь все их несметные богатства и влияние ничего не могло поправить: никаким золо- том, никакой властью любви не вернешь… но разве мать может забыть? И если В. В. Розанов, Р. В. Иванов-Разумник и Терещенки, особенно мать, Елиза- вета Михайловна Терещенко, с таким горячим участием отнеслись к С. П., был малый круг лиц, которым в сущности до нас не было никакого дела — по нашим следам всегда ходил черный глаз — они осуждали — судили своим скорым судом „мать, которая по- кинула ребенка“. По Петербургу ходили всякие легенды, а их источник будто бы близкие нам люди, которым была известна вся наша жизнь…».8

* * * Помимо неизвестного ранее в биографии Ремизова эпизода, связанного с состав- лением «духовного завещания» для дочери, приведенные выше воспоминания свиде- тельствуют о том, как в 1912 году изменился состав близкого окружения Ремизовых, все более отдававших предпочтение только по-настоящему дружеским отношениям. Кроме того, перемена мейнстрима в литературном мире повлияла и на профессио- нальные контакты. Символизм как направление терял целостность, входили в силу новые тенденции. «Мусагетцы» не приняли Ремизова в свой круг еще в 1910 году,9 не сложились прочные связи и с «Аполлоном»,10 хотя пьеса «Действо о Георгии Храбром», подготовленная к печати весной 1911 года, появилась на страницах из- даваемого журналом Литературного альманаха.11 Акмеизм как сугубо поэтическая программа не мог его привлечь, равно как и манифестируемая символистами новая форма повествовательного жанра «кларизм»,12 которая к 1912 году также утратила жизнеспособность. Возникла дистанция в отношениях со многими прежними друзья- ми: значительно сократились посещения «башни» Вяч. Иванова, на продолжительное время исчез из окружения М. А. Кузмин.13 Серафима Павловна освободилась от то-

их дочери и восприятии ее близких // Алексей Ремизов: Исследования и материалы. СПб., 1994. С. 267–272. 7 Этот документ считается утраченным. 8 ГЛМ. Ф. 156. Оп. 2. № 64. Л. 66. 9 См. подробнее: На вечерней заре 1910. С. 64–65. 10 <em>Обатнина</em><em> </em><em>Е.</em><em> </em><em>Р</em>. Неочевидный смысл очевидных фактов: А. М. Ремизов и журнал «Апол- лон» // От Кибирова до Пушкина: Сб. в честь 60-летия Н. А. Богомолова / Сост. А. Лавров и О. Лекманов. М., 2011. С. 329–340. 11 Впервые: <em>Ремизов</em><em> </em><em>А</em>. Действо о Георгии Храбром // Литературный Альманах. Издание «Аполлона». СПб., 1912. С. 117–162. В том же году пьеса была опубликована в составе восьмого тома Собрания сочинений писателя. Историю текста см.: <em>Ремизов</em><em> </em><em>А. </em><em> </em><em>М. </em><em> </em>Собр. соч. СПб., 2016. Т. 12: Русалия. С. 823–835 (комм. О. А. Линдеберг). 12 Об отношении Ремизова к «кларизму», эстетическая программа которого была изложена в статье Кузмина «О прекрасной ясности» (1910), см.: <em>Обатнина</em><em> </em><em>Е.</em><em> </em><em>Р</em>. Неочевидный смысл оче- видных фактов: А. М. Ремизов и журнал «Аполлон». С. 334–335. 13 Причины временного охлаждения связаны с рецензиями Кузмина на повесть «Неуемный бубен», подробнее см.: Там же. С. 330–336. <em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>зар</em><em>е </em><em> </em><em>93</em>

тального влияния Мережковских, которые в начале 1910-х годов в основном жили во Франции, и переписка с З. Н. Гиппиус стала эмоционально менее напряженной. Пре- кратилось и во многом вынужденное общение Ремизова с окололитературной братией, наподобие А. И. Котылева и поэта А. С. Рославлева.14 Новый для себя круг творческих интересов Ремизов нашел, познакомившись с ме- ценатом М. И. Терещенко, развернувшим разностороннюю деятельность и в качестве чиновника по особым поручениям при Дирекции Императорских театров, и как изда- тель. В орбиту Терещенко, помимо Ремизова, был вовлечен и Александр Блок, благо- даря чему писатели в 1912 году стали видеться чаще и общаться ближе, чем прежде.15 Окрепла дружба и с костромичем И. А. Рязановским,16 прозванным Ремизовым «стар- цем» в знак признания его авторитета как мифолога и археолога древнерусской куль- туры, знатока фольклора и библиофила. В общении с ним писатель находил богатую почву для творческих замыслов.17 Плодотворной оказалась для Ремизова и деятель- ность нового журнала «Заветы», организаторами которого были критик Р. В. Иванов- Разумник, издатель В. С. Миролюбов и журналист С. П. Постников.18 Литератор Е. Г. Лундберг, также приглашенный к участию в «Заветах», заочно сочувствуя ини- циативе нового издания, летом 1912 года в письме Миролюбову отозвался о творче- ском потенциале Ремизова: «Если Вы не позвали в Заветы Ремизова и если Разумник19 убедит Вас сделать это, я буду очень радоваться и за журнал, и за Ремизова. При боль- шом числе сравнит<ельных> неудач, Ремизов — самый сейчас интересный и слож- ный писатель и — помня Ваши слова о „масках“ в литературе — пытается говорить о самом для себя важном…».20 Сотрудничество с журналом «Заветы», открывшим новые литературные имена, на долгие годы связало Ремизова дружескими отношениями, не прерывавшимися и в эмиграции, с Л. Добронравовым, Вяч. Шишковым и Е. Замятиным. Помимо

14 См. о них: На вечерней заре 1909 (I). С. 153–203. 15 Общение Ремизова с А. А. Блоком в 1912 году отражено в публ.: <em>Блок</em><em> </em><em>А. </em><em> </em><em>А. </em><em> </em>Переписка с А. М. Ремизовым (1905–1920) / Вступ. статья З. Г. Минц; публ. и комм. А. П. Юловой // Лит. наследство. 1981. Т. 92: Александр Блок: исследования и материалы. Кн. 2. С. 99–114. 16 См. о нем: <em>Ремизов</em><em> </em><em>А.</em><em> </em><em>М</em>. Собр. соч. СПб., 2015. Т. 11: Зга. С. 612–614 (комм. А. М. Грачевой). 17 Ср. «зачин» к разделу «Лимонарь» в седьмом томе Собрания сочинений Ремизова, где в сказовой стилистике писатель отдал дань благодарности Рязановскому, которого признавал своим учителем и незаменимым консультантом в работе с апокрифами: «Проводя дни мои у неко- его старца в научении, однажды ночью в смятении души моей я зажег свечу и раскрыл книгу, забытую у меня старцем — наставником моим. Обращая ветхие листы, написанные полууставом, я стал читать. И звезды ушли вместе с тьмою ночи, заря занялась, а я с книгою не слыхал, как у Спаса Пречистаго отзвонили к заутрене. С благословения старца — наставника моего я расска- жу вам из этой чудной книги, писанной полууставом, слово, притчу, повесть и сказание» (цит. по: <em>Ремизов</em><em> </em><em>А</em>. Соч.: В 8 т. СПб.: Сирин, 1910–1912. Т. 7: Отреченные повести. [С. 13]). 18 О деятельности журнала «Заветы» и об участии в нем Ремизова см. публикацию воспоми- наний Постникова: <em>Д</em><em>ой</em><em>к</em><em>ов</em><em> </em><em>Ю. </em><em> </em>С. П. Постников: материалы к биографии (1883–1965). Архан- гельск, 2010. С. 11–15, 17, 26–41 <strong>(</strong>см.: doykov.com/knigi/s-p-postnikov-materialy-k-biografii (дата обращения: 30.10.2018)<strong>)</strong>. История создания журнала по переписке членов редколлегии описана в статье: <em>Обатнина</em><em> </em><em>Е</em>. Письма из Италии: конфликт в «Заветах» глазами В. Чернова // «Беспо- койные музы»: К истории русско-итальянских отношений XVIII–XX вв. / Сост. А. д’Амелия. Салерно, 2011. С. 255–278 (Europa orientalis; 14/1). 19 Разумник Васильевич Иванов (псевд. Иванов-Разумник) в 1912–1914 годах заведовал литературно-художественным отделом журнала «Заветы». 20 Цит. по: <em>Лундберг</em><em> </em><em>Е.</em><em> </em><em>Г</em>. I. Автобиография. II. Письма к А. М. Ремизову / Публ. Е. Р. Обат- ниной // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2000 год. СПб., 2004. С. 315–316. Несмотря на горячий интерес редакционной коллегии журнала «Заветы», повесть была отдана в Альманах «Шиповник». Ср. настойчивые предложения опубликовать повесть в создающемся журнале «Заветы», адресованные Ремизову Миролюбовым: «Не дадите ли Вы нам свою большую вещь, над которой Вы работаете? Очень прошу Вас помнить о нас»; «Кому Вы даете большую по- весть, к<ото>рая назыв<ается> кажется „Пятая язва“? Дайте Вы мне ее прочесть, сделайте одолжение. Может быть мы ее и осилим» (РНБ. Ф. 634. Оп. 1. № 156. Л. 9, 12; письма от 19 июня и 7 сентября 1912 года). <em>94 </em><em> </em><em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>заре</em>

взаимной симпатии, всех четверых объединяла приверженность главной тенденции создания новой повествовательной манеры, которую писатель называл «националь- ной работой» по «сырому материалу».21

* * * Предварительный план-набросок, составленный Ремизовым к обеим частям гла- вы, посвященной событиям 1912 года, ограничен содержанием, которое из-за переры- вов в переписке отражает лишь малую часть реального историко-литературного и бы- тового контекста этого периода. Оставив за рамками эпистолярного континуума собственную поездку в имение Бобровка Тверской губернии и Кострому,22 Ремизов назвал лишь место действия (квартира писателя на Таврической улице и санаторий Волковой), а также основных действующих лиц (лечащий доктор Серафимы Павловны А. Д. Нюренберг, М. И. Терещенко). Очевидно, что к наиболее значимым событиям года писатель относил еще, пожалуй, такой глобальный результат разносторонней деятельности Терещенко, как образование издательства «Сирин» и выкуп прав на переиздание уже вышедших из печати томов его Собрания сочинений в издатель- стве «Шиповник».23 Этот «переход» Ремизов обозначил соответственно: «Шиповник– Сирин», поскольку в 1912 году «Шиповник» выпустил последние три тома, а «Сирин» в свою очередь напечатал все восемь томов в новом оформлении, поместив в последний из них ценный справочный аппарат. Несмотря на видимое улучшение бытовых условий жизни, общий настрой Реми- зова по отношению к окружающей действительности оказался более чем упадни- ческим.24 Хотя революционные побуждения остались для писателя в относительно далеком прошлом, предчувствие приближающейся общероссийской катастрофы по- служило основным мотивом к созданию повести «Пятая язва». Осмысляя российскую историю, неотвратимо двигавшуюся к падению самодержавия, он, благодаря погру- жению в древнерусскую словесность и риторику, отождествляет себя с летописцем или хроникером. Так частная жизнь уже воспринималась как неотъемлемая составляю- щая истории культуры, а личное хроникальное свидетельство в значительной степени было ассоциировано с таким памятником эпохи «Смуты», как «Временник» дьяка Ивана Тимофеева, представившего совершенно новый для своего времени модус исто- риографического сочинения. Хроника и «временник» в ближайшем будущем получат в творчестве Ремизова статус переосмысленной литературной формы, наиболее адекватной для выражения авторского Я в историческом контексте.25 Однако в 1912 году апробация этого жанра осуществилась в формах еще сугубо «домашнего творчества», первоначально предна- значенного лишь для узкого круга друзей и знакомых. Начало этой истории пришлось

21 <em>Ремизов</em><em> </em><em>А.</em><em> </em><em>М</em>. «Заветы» (Памяти Леонида Михайловича Добронравова) // Ремизов А. М. Собр. соч. М., 2003. Т. 10: Петербургский буерак. С. 364. 22 В Костроме Ремизов гостил с 10 по 20 августа. Здесь при поддержке И. А. Рязановского возник план осуществления несостоявшейся в 1908 году публикации эротической сказки «Царь Додон» (1906) с литографиями Л. Бакста. Детальное обсуждение издания в 25 именных эк- земпляров обсуждалось в переписке между Ремизовым, Рязановским, К. А. Сомовым и Б. Кусто- диевым вплоть до двадцатых чисел октября, однако проект оказался таким же безуспешным, как и предыдущий. См.: <em>Д</em><em>анилова</em><em> </em><em>И</em>. Литературная сказка А. М. Ремизова: (1900–1920-е годы). Helsinki, 2010. С. 194. 23 Копия договора и выписка из передаточного договора «Шиповника» с «Сириным» сохра- нились в письмах Ремизова Рязановскому (РНБ. Ф. 634. № 32. Л. 161–161 об.). 24 Сходные настроения отразились в откликах писателей ремизовского окружения. Ср. письмо Лундберга, жившего в марте 1912 года в Швейцарии: «В России трудно: уж очень без- отрадны впечатл<ения>. Я с легкостью ворочусь опять заграницу, хотя и тосковать буду по- прежнему» (цит. по: <em>Лундберг</em><em> </em><em>Е.</em><em> </em><em>Г</em><em>.</em><em> </em>I. Автобиография. II. Письма к А. М. Ремизову. С. 334). 25 См., в частности, исследование авторской позиции Ивана Тимофеева в статье: <em>Караваш- </em><em>кин</em><em> </em><em>А. </em><em> </em><em>В</em>. Иван Тимофеев — историк начала XVII в. — в свете современных интерпретаций // Историческая экспертиза. 2014. № 1. С. 25–39. <em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>зар</em><em>е </em><em> </em><em>95</em>

на 10 октября, когда неутомимый Терещенко, собравший вокруг задуманного изда- тельства дружескую компанию (Ремизов, Блок, Иванов-Разумник), уговорил своих сестер Елизавету Ивановну и Пелагею Ивановну вложить семейный капитал в книго- издательское предприятие. Больше месяца организаторы пребывали в необыкновен- ном волнении и предчувствии важных событий. Возникшее тогда в этом дружеском кружке взаимное притяжение было настолько радостным по существу, а общее дело открывало такую заманчивую перспективу новой творческой жизни, что Ремизов со- ставил и оформил тематическую тетрадь с хронологическим описанием первых недель деятельности «Сирина» — издательского предприятия, сыгравшего на столичном книжном рынке предвоенного времени довольно значительную роль. Здесь сугубо личное для Ремизова — дневниковые записи и сны — были вплетены в ход внешней истории и дополнены подборкой печатных иллюстраций, составлявших символиче- ские подтексты общего содержания. Дневник был наполнен переживаниями, среди которых выделяется запись от 20 октября: «Сколько дней я ничего не делаю, ничего не читаю и не пишу! С Блоком разговаривал по телефону: он 2 дня не пишет, так взбудоражен „Сири- ным“. Он думает, что новое издательст[во] будет иметь огромное значение для рус. ли- тературы и жизни литературной».26 Тетрадь «Сирин» оказалась «закладным камнем» в создании индивидуальной, сугубо ремизовской традиции рукописного артефакта. Это был первый авторский аль- бом, положивший начало целому собранию рукописных шедевров, чрезвычайно раз- нообразных по оформлению и жанрам.27 Вместе с тем этот оставшийся на периферии творчества Ремизова факт бытовой культуры представлял собой своего рода энтеле- хию новой для него литературной формы — «исторического» свидетельства от лица непосредственного участника и летописца. В биографии писателя тетради «Сирин» суждено было стать единственной хроникой, окрашенной позитивными эмоциями. Спустя пять лет писатель опубликует свой дневник, начатый в марте 1917-го, в виде отдельных глав «Временника», описывающих разгул революционной стихии, где уже не было места ни надеждам, ни творческим планам.28 16 ноября 1912 года, в день рождения А. Блока, освятили помещение конторы, арендованной под редакцию на Пушкинской улице. В течение трех последующих лет под маркой «Сирина» были выпущены, помимо ремизовского Собрания сочинений, тома Ф. Сологуба, А. Блока и В. Брюсова; Ремизов публиковался также и в альманахе «Сирин», выходившем в 1913–1914 годах под редакцией Иванова-Разумника, и под- готовил к печати авторские сборники («Подорожие», 1913; «Докука и балагурье», 1914; «Весеннее порошье», 1915).

* * * На внешнем событийном уровне 1912 год начался обыкновенно. Работы впереди было много, и Ремизов в интервью журналу «Огонек» писал о своих планах вполне обыденно и кратко: «В начале 1912 г. издательство „Шиповник“ выпускает VI и VII то- ма собрания сочинений, куда входят сказки, легенды и пьесы <–> действ а. Все про- изведения мои в этом издании выходят в новой редакции. Редактирование берет много

26 Цит. по: «Сирин» — дневниковая тетрадь А. Ремизова / Предисловие, публ. и прим. А. В. Лаврова // Алексей Ремизов: Исследования и материалы: Сб. науч. статей / Отв. ред. А. М. Грачева и А. д’Амелия. СПб.; Салерно, 2003. С. 241–242. 27 См.: [Ремизов А. М.]. Рукописные и иллюстрированные альбомы А. Ремизова // Новь. 1935. Сб. 8. С. 200–202; <em>Friedman</em><em> </em><em>J.</em><em> </em>Beyond Symbolism and Surrealism: Alexei Remizov’s Syn- thetic Art / Foreword by A. Pyman. Evanston, Illinois, 2010; <em>Обатнина</em><em> </em><em>Е.</em><em> </em><em>Р</em>. Кладовая творчества А. М. Ремизова: Аннотированный каталог артефактов писателя в собрании Рукописного отдела Пушкинского Дома // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2009–2010 годы. СПб., 2011. С. 302–370. 28 См. роспись публикаций «Временника Алексея Ремизова», впоследствии перенесенных в состав романа «Взвихренная Русь»: <em>Ремизов</em><em> </em><em>А.</em><em> </em><em>М.</em><em> </em>Собр. соч. М., 2000. Т. 5: Взвихрённая Русь. С. 558 (комм. А. В. Лаврова). <em>96 </em><em> </em><em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>заре</em>

времени. Закончив р усалью „Лейлу“ — музыка А. К. Лядова, подготовляю новый балет, материал для которого беру из русских апокрифических сказаний. Изучая отре- ченные повести наши и западные легенды, остановился на видениях для картины из этой области. Готовлю бытов ую повесть».29 Три названных писателем вектора его творческой работы составили содержание этого календарного года, и каждое из направлений предполагало формирование новой повествовательной формы. Наиболее новаторское из них было реализовано в драма- тическом жанре и получило авторское название «русалии». Еще в конце 1910 года Дирекция Императорских театров в лице М. И. Терещенко обратилась к Ремизову с предложением написать либретто к музыкальным спек- таклям, постановка которых должна была не только обновить репертуар, но и модер- низировать эстетику постановок главной музыкальной сцены Петербурга — Ма- риинского театра. Нужно было придумать зрелищный спектакль, основанный на аутентичных образах русского фольклора. Поначалу работа не заладилась, и только весной дело сдвинулось с мертвой точки, а к концу марта 1911 года Ремизов подгото- вил рукопись под названием «Лейла, Русалия в четырех картинах с прологом и эпи- логом», в которой на 14 листах был перечислен целый «сонм» мифологических обра- зов с подробным аннотированием сказочных персонажей, извлеченным из книг «Посолонь» и «К Морю-Океану».30 Произведение, впоследствии озаглавленное по именам главных героев книги «Посолонь» — «Алалей и Лейла», в жанровом отно- шении представляло собой род балетной драмы, название которой — «русалия» — восходило к традиционному русскому обряду, известному своими играми, танцами и песнями. Ремизовская «русалия» несла в себе идею «хорового» (коллективного, или «соборного») творчества и подразумевала синтез музыкальных и пластических искусств. В этом смысле изобретенный жанр был вписан в парадигму основных тен- денций символистской культуры, возрождающей традицию народного мифа и древ- ней мистерии, наполненной именно такого рода живой энергией коллективного действа.31 К началу мая 1912 года в Мариинском театре завершилась литературно- художественная и постановочная работа над балетом. Только Блоку Ремизов, нако- нец, приоткрыл хранящееся до сих пор под строгим секретом содержание будущего спектакля, и то потому, что в это время поэт также по заказу Дирекции Император- ских театров приступил к работе над балетным либретто на тему средневекового ры- царства. Первого мая в дневнике Блока появилась запись, оставленная по впечатле- ниям дня, проведенного вместе с Ремизовым и Терещенко: «Алексей Михайлович рассказывал нам свой прекрасный балет».32 И хотя работу над «Алалеем и Лейлой» нельзя было считать завершенной, пока вся труппа ожидала музыкального оформ- ления, заказанного А. К. Лядову, Ремизов, увлеченный идеей синкретического искусства, уже обдумывал либретто для хореографического спектакля по мотивам древнерусской «Повести о Китоврасе».33 В работе Ремизова над очередными томами Собрания сочинений также наблюда- лась тенденция пересмотра творческого метода. Согласно издательскому плану «Ши- повника» уже в конце февраля 1912 года один за другим вышли из печати два тома, содержащие существенные переработки известных книг 1907 года. Шестой том пред- ставлял собой значительно расширенную версию первого издания книги сказок

29 Над чем работают писатели: [Анкета] // Огонек. 1912. № 1. С. 20. 30 Подробно историю текста см.: <em>Ремизов</em><em> </em><em>А.</em><em> </em><em>М</em>. Собр. соч. Т. 12. С. 888–903 (комм. Е. Р. Обат- ниной). 31 Ср. теоретические воззрения Вяч. Иванова на «театр будущего» в его статьях «Предчув- ствия и предвестия. Новая органическая эпоха и театр будущего» (1906) и «Борозды и межи. 1. О проблеме театра» (1909). 32 <em>Блок</em><em> </em><em>А</em>. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. 7. С. 141. 33 Подробнее см.: <em>Грачева</em><em> </em><em>А. </em><em> </em><em>М</em>. Алексей Ремизов и древнерусская культура. СПб., 2000. С. 144–163 (Studiorum slavicorum monumenta. T. 19). Публикацию текста мистерии «Соломон и Китоврас» см.: <em>Грачева</em><em> </em><em>А. </em><em> </em><em>М</em>. О невоплощенном драматургическом замысле А. Ремизова и А. Блока («Соломон и Китоврас») // Александр Блок. Исследования и материалы. СПб., 1998. С. 161–178. <em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>зар</em><em>е </em><em> </em><em>97</em>

«Посолонь», где Ремизов впервые использует принцип научных примечаний для де- кларации метода, при котором экспансия Я писателя распространяется и на область народной мифологии.34 В 1911–1912 годах укрепились связи Ремизова с научным филологическим сооб- ществом; началось его личное знакомство с учеными-медиевистами. Многие из них отмечали глубокий исследовательский интерес Ремизова к древнерусским источни- кам.35 В связи с этим особого внимания специалистов удостоился седьмой том Со- брания сочинений, который содержал новую редакцию «апокрифических» сказаний миниатюрной книжечки «Лимонарь, сиречь Луг духовный», выпущенной в 1907 году. Теперь это издание было дополнено циклом легенд «Паралипоменон», написанных в 1910–1911 годах. Авторские примечания к текстам свидетельствовали о серьезном, научном уровне изучения писателем апокрифов, используемых для создания его ху- дожественных произведений. С тех пор как Серафима Павловна стала студенткой Археологического институ- та,36 профессорский состав которого был представлен ведущими специалистами в об- ласти изучения памятников культуры, Ремизов занялся самообразованием. Вместе с женой он осваивал лекционные курсы по истории древнерусской литературы, славя- но-русской палеографии, христианской археологии, этнографии и другим дисципли- нам, позволившим ему свободно ориентироваться в мире древнерусской письменности и книжной традиции русского средневековья. Базовые знания в этой области были необходимы писателю, чтобы не только понять специфические особенности поэтики древнерусских переложений евангельских сюжетов, но и приобщиться к постижению духовных ценностей, связанных с особенностями национальной мифологии, прибли- зиться к «реализму» инфернальных переживаний, отраженных в апокрифических сказаниях. В сохранившихся рабочих тетрадях Ремизова, посвященных изучению и авторской переработке образцов средневековых «видений», начатых еще в пору со- здания первых легенд для «Лимонаря» (1907), представлено детальное изучение мо- рально-нравственной аксиологии мифологического сознания, иерархии ангелов и де- монов, а также топографии метафизического мира.37 Еще в конце декабря 1911 года писатель, пользовавшийся в своих штудиях ре- комендациями друзей-филологов, сообщал П. Е. Щеголеву, что «занялся видéния- ми», приложив к письму намеченный им первоочередной список библиографии по ми- стико-визионерскому жанру в «отреченной» литературе.38 В седьмой том Собрания сочинений, вышедший в свет уже в феврале 1912 года, был включен текст легенды «О страстях Господних», вызвавший критику Вяч. Иванова в 1907 году.39 Как будто убедившись в законности своего права художника, Ремизов возвратился к прежней декларации, которую его критики сочли кощунственной ошибкой. Такая настойчи- вость, в частности, могла быть вызвана неудовлетворенностью каноническим евангель- ским рассказом о казни и воскресении Христа и внутренней потребностью художника самостоятельно воссоздать и заново осмыслить сюжет «смерти бога». Художественное воспроизведение трагической мистерии по смелости и значимости творческого поступ- ка сопоставимо с таким провокационным произведением начала эпохи Реформации,

34 См. о специфических особенностях научных коммариев Ремизова: <em>Д</em><em>анилова</em><em> </em><em>И.</em><em> </em>Литера- турная сказка А. М. Ремизова. С. 54–55. 35 История контактов Ремизова с учеными-медиевистами исследована А. М. Грачевой в мо- нографии «Алексей Ремизов и древнерусская культура». 36 В 1912 году обучение подошло к концу. См. прим. 51 на с. 111–112 наст. публ. 37 РНБ. Ф. 634. Оп. 1. № 4. Подробное описание см.: <em>Грачева</em><em> </em><em>А.</em><em> </em><em>М</em>. Алексей Ремизов и древ- нерусская культура. С. 91–100. 38 Письмо Ремизова от 17 (30) декабря 1911 года начиналось словами: «Занялся я видения- ми. Если бы вы мне достали…» (ИРЛИ. Ф. 627. Оп. 4. № 1479–1610. Л. 150). 39 Речь идет о критике Вяч. Иванова, которую поэт после авторского прочтения легенды «О страстях Господних» 18 марта 1907 года буквально выразил словами: «Это кощунство, я про- тестую». Подробнее историю создания первой редакции для сборника «Лимонарь» см.: <em>Реми- </em><em>зов</em><em> </em><em>А. </em><em> </em><em>М</em>. Собр. соч. М., 2001. Т. 6: Лимонарь. С. 664–666 (комм. А. М. Грачевой); упоминания о правке текста см.: На вечерней заре 1907. С. 161–162. <em>98 </em><em> </em><em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>заре</em>

как живописное полотно Ганса Гольбейна Младшего «Мертвый Христос в гробу». Объ- ектом знаменитой картины стало мертвое человеческое тело Того, Кто, по Символу веры, пожертвовал собой «нас ради человек и нашего ради спасения». Шокирующее натуралистической жестокостью изображение смерти Христа в ле- генде, во втором издании получившей название «Страсти Господни. Тридневен во гробе», отвлекло многих читателей от основной драматической коллизии «видéния» писателя, которая заключалась не столько в самом свершении казни, сколько в по- пытке изображения метафизического катаклизма. Как объяснял сам писатель содер- жание своей интерпретации голгофских событий в ответном письме И. А. Шляпки- ну, и повторно в 1912 году, высказавшемуся неодобрительно по поводу авторской версии,40 «тут в эти 2 дня и 2 ночи дело происходит не на земле и не среди живых людей, а в царстве душ человеческих, которые возродятся к жизни на земле. В эти 2 дня и 2 ночи Сатанаил „безумствовал“ над всей вселенной». Упорно защищая собст- венную эсхатологию, он убеждал ученого: «И дальше описывается не то, что было, а то, что станет в душе людей, все искушения, какие после пройдут перед душой че- ловеческой. И для тех, кто соблазнится, „иссякнут источники“, „не останется воль- ного воздуха“ и „мера земле станет четыре шага — могила“. Чем чудовищнее Са- танинское действо, тем картина ярче — искушение сильнее, соблазн безнадежнее, победа крепче и полнее».41 Ремизовская трактовка голгофской мистерии, раскрывающая его собственную телеологию, оказалась своего рода прологом к содержанию повести «Пятая язва».

* * * Сохранилась примечательная характеристика ремизовского стиля, высказанная весной 1912 года В. М. Черновым в одном из частных писем. Как инициатор нового журнала «Заветы», обсуждая с приглашенным редактором Ивановым-Разумником круг авторов, он писал: «Ремизов — сильный писатель, но он, по манере мистиков, склонен часто глядеть на мир, прищурив глаза: тогда все резкие цвета и яркие черты сливаются, сменяются расплывчатыми, контуры превращаются в силуэты, окраски и цвета в нюансы, события — в свои собственные причудливые тени, по которым мож- но только гадать на святках. Облачности и туманности ему нужны, чтобы набросить на все покрывало какой-то „загадочности“ и „тайны“».42 Современник довольно точно отметил сформировавшуюся к этому времени осо- бенность ремизовского таланта — писать «бытовую повесть» и при этом создавать текст, исполненный мистическими коннотациями и прозрениями. Именно эта осо- бенность наиболее отчетливо проявилась в написанной в 1912 году новой повести «Пятая язва», в прочтении которой Ремизов с очевидностью предполагал два уровня восприятия. Первый был рассчитан на очевидные читательские ожидания, связан- ные с традицией реалистического бытописания, сатиры XIX века, с психологизмом русского национального характера, в достаточной мере исследованного классиками русской прозы от Гоголя и Салтыкова-Щедрина до Достоевского. Второй адресовал- ся читателю, способному воспринять текст в символическом ключе, находя в геро- ях и событиях сюжета религиозно-философские и мифологические смыслы. Если в «Страстях Господних» крушение божественного мироздания совершается в метафи- зических сферах, то в «Пятой язве» эсхатология опрокинута в житейскую действи- тельность российского общества. В результате — привычные явления российской жизни приобретали гротескные формы, превращались в вакханалию человеческих грехов и пороков. Ремизов, следуя литературным приемам Ивана Тимофеева, пред- ставившего в своей хронике свод человеческих грехов Смутного времени, довел опи- сание тотальной деградации русского народа до беспощадного абсурда, изображая

40 Подробнее см.: <em>Грачева</em><em> </em><em>А.</em><em> </em><em>М.</em><em> </em>Алексей Ремизов и древнерусская культура. С. 82. 41 Цит. по: Там же. С. 83. 42 ИРЛИ. Ф. 79. Оп. 1. № 340. Л. 1. <em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>зар</em><em>е </em><em> </em><em>99</em>

сюрреалистическое бытие провинциального городка, название которого — Студе- нец — прямо обращено к старославянскому переводу «Апокалипсиса от Иоанна», где этот архаизм обозначает «колодец ада».43 Напомним, что еще в письме к жене 14–15 марта 1911 года Ремизов необыкновен- но эмоционально писал о собственном предвидении неотвратимого конца русского са- модержавия: «Никогда я так не чувствовал, как сейчас, что царской России положен срок — сгинет она, изненавистничавшаяся, исподличившаяся, несчастная. Из-за ку- ниц и горностаев — повод к войне! Если удастся мне написать повесть [«Пятая язва»] — обвинительный акт следова- теля Орлова44 русскому народу — царской России — будет из сердца у меня».45 Критики, прочитавшие повесть как традиционное «бытописание», в центре ко- торого поставлен герой, переживший нравственное перерождение из бесчувствен- ного следователя в человека сострадающего,46 не оценили заданный Ремизовым эсхатологический регистр, указывающий на другую полноправную тему — обречен- ность русского государства. А между тем повесть стала выражением авторских пред- чувствий приближающейся катастрофы 1917–1918 годов. В годы революции Ре- мизов охарактеризует исторический регресс «симптомами» средневековой России, используя в письмах народное понятие «Смутное время».47 Пафос обвинительно- го акта Боброва в контексте крушения царской эпохи приобретет звучание «воззва- ния» к русскому народу, первого в ряду последующих, написанных в таких харак- терных для трагических поворотов истории жанрах древнерусского красноречия, как плач и слово. Именно в обратной перспективе прочтения «Пятой язвы» сквозь приз- му «Слова о погибели русского народа» (1917) с очевидностью раскрывается авто- биографический генезис образа Боброва, в котором с особой отчетливостью прояви- лась глубокая чуждость писателю идеи народничества и апологии народного сознания как объективного зеркала реальности и, тем более, источника справедливой оценки событий. Неверие Ремизова в самосознание народа было предметом размышлений его литературного ученика М. Пришвина, который в дневнике конца 1900-х годов за- метил, думая о творческой интеллигенции: «Все, чем мы живем: сказочки и проч. искусство — все сказочки, пустяки; мы — шалуны. Особенно мне чуден кажется Ре- мизов, отвергающий народ и потихоньку роющийся в Дале в погоне за народными словами».48 Он же записал забавный монолог крестьянина, который, возможно, даже был пересказан Ремизову, настолько очевидны совпадения темы ветхозаветной «пя- той язвы» в повести с «соображениями» выразителя народного мировоззрения: «Ну, будет <em>кров</em><em>о</em><em>литие</em>… Непременно будет… Потому что как и при Фараоне тоже были всякие бедствия, а все-таки Моисей вывел… И Моисей будет… Казни уже были… Одна казнь: лопухи покрыли все поле <…> и так до десяти раз <…> В каждом человеке

43 См.: <em>Д</em><em>оцен</em><em>к</em><em>о</em><em> </em><em>С.</em><em> </em><em>Н.</em><em> </em>О генезисе топонима «Студенец»: Из коммария к повести А. Ремизова «Пятая язва» // Блоковский сборник XVI: Александр Блок и русская литература первой полови- ны XX века / Ред. Л. Пильд. Тарту, 2003. С. 157–161. 44 Первоначальная фамилия главного героя «Пятой язвы». 45 На вечерней заре 1911. С. 185. Очевидно, что ремизовский голос выражал общую для рос- сийской интеллигенции позицию осуждения самодержавия как первопричины распада государ- ства. В «Пятой язве» позиция Ремизова сближается с точкой зрения Д. Мережковского, описыва- ющего послепетровскую историю российской государственности через апокалиптическую метафору — «царство Зверя». Ср.: «…и нигде в мире царство Зверя не было таким свирепым, безбожным и кощунственным, как именно здесь, в русском самодержавии» <strong>(</strong><em>Мереж</em><em>к</em><em>ов- </em><em>ский</em><em> </em><em>Д.</em><em> </em><em>С.</em><em> </em>Пророк русской революции (К юбилею Достоевского) // Мережковский Д. С. В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет. М., 1991. С. 330<strong>)</strong>. 46 См. трактовку повести авторитетным критиком и современником Ремизова — Ивановым- Разумником, исповедовавшим народнические общественно-политические взгляды и откликнув- шимся, главным образом, на социальное звучание повести <strong>(</strong><em>Иванов-Разумник</em><em> </em><em>Р.</em><em> </em><em>В. </em><em> </em>Черная Рос- сия («Пятая язва» и «Никон Староколенный») // Заветы. 1912. № 8. Ноябрь. Отд. 2. С. 40–52<strong>)</strong>. 47 Подобная хронологическая дефиниция встречается, в частности, в письмах Ремизова И. А. Рязановскому, относящихся к марту 1917 года (РНБ. Ф. 634. № 33). 48 <em>Пришвин</em><em> </em><em>М. </em><em> </em><em>М</em>. Ранний дневник: 1905–1913 / Подг. текста Л. А. Рязановой, Я. З. Гри- шиной. СПб., 2007. С. 230. <em>100</em><em> </em><em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>заре</em>

и ангел, и дьявол, а в Моисее будет только ангел… И тогда будет земля всем, и акциз все будут платить».49 Помимо остросоциальной декларации «Пятая язва» стала выражением глубоко личных переживаний автора, связанных с его семьей. Свойства характера и рисунок поведения матери Боброва со всей силой художественного описания повторяют жиз- ненный модус Ремизовой-Довгелло, который был обусловлен дисгармонией внешнего мира и внутреннего мироощущения. Присущую этому психотипу тревогу и неприкаян- ность Ремизов охарактеризовал кратко: «…если ты ранен, и сам вольный воздух растра- вит тебе рану». В образе Марии Васильевны нашли отражение практически все призна- ки «инаковости» жены писателя, которые культивировались ею самой, а также были признаны не только Ремизовым, но и отдельными современниками. Необыкновенная целомудренность, которая светилась в глазах матери Боброва, воспринималась собесед- никами как эталон нравственности: «А ей Богом даны были глаза, такие вот самые — и она видела. И все, что она видела, шло ей в душу. И она мучилась от того, что все виде- ла. И еще мучилась, что, как есть, одна была, а одному нелегко на свете быть. И еще мучило ее то, что люди, без которых не прожить жизнь, подходили к ней по-свойски, с своею короткою общею меркою, и общения не умиряли ее, а только ранили».50 Собственно, такое же отношение к Серафиме Павловне как человеку «не от мира сего», или как к «посвященной» среди профанов, поддерживалось знакомыми Реми- зовых — деятелями, заинтересованными в построении новых религиозно-мистиче- ских доктрин. В частности, Мережковский в письме Ремизову от 19 апреля 1905 года передавал свои впечатления от общения с женой писателя: «Скажите Серафиме Пав- ловне, что я ее люблю, но чуточку побаиваюсь, потому что я очень грешен, и это под ее глубоким и видящим взором как-то обнаруживается. Впрочем, надеюсь, это пройдет, т. е. то, что я ее побаиваюсь — и тогда я еще больше, еще смелее ее полюблю».51 Лич- ный кризис Серафимы Павловны в повести возведен в статус метафизической пробле- мы земного применения «ангельских» возможностей. Странная ипохондрия матери Боброва — Марии Васильевны происходит из несоответствия ее внутренних желаний и условий реализации истинного предназначения: «Дела она искала себе, чтобы чем- нибудь заполнить дни»; «Да и подходящего дела ей не было. Дело, ведь, ее совсем не житейское!»; «Что-то надо было ей сделать, и она знала об этом, не знала только, что сделать, и еще больше мучилась». Такого рода характеристика экзистенции персона- жа вызывает прямые аллюзии к изложению потребностей жены в разговоре Ремизова с А. Р. Минцловой, известному нам по письму из рукописи «На вечерней заре» за 1909 год («…тебе надо „<em>ДЕЛО</em>“, это во-первых, и это само собой, — писал Ремизов, пе- ресказывая жене свой разговор с теософкой, воспринимавшей Серафиму Павловну как личность, открытую эзотерическому знанию, — а во-вторых „<em>СЛУЖИТЬ</em>“, в библио- теке, если хотите, но что тебе надо <em>В</em><em>о</em><em>лю</em><em> </em>— простор — поехать, посмотреть. Так?»).52 При внимательном рассмотрении тема «инаковости» героини, равно как и мотив непреднамеренного преступления одного человека перед другим, также имела в пове- сти автобиографический подтекст, который неожиданно проявился в письме Ремизо- ва, адресованном Серафиме Павловне в день ее рождения (см. письмо от 4 июля в наст. публ.). Признание личной вины обнаруживает связь «семейного» мифа об утраченном Серафимой Павловной призвании53 с образом матери Боброва, актуализируя тему «ангелоподобных» душ, не приспособленных к миру людей.

49 Там же. С. 394 (запись 1909 года, непосредственно связанная с новым законом об акцизах). 50 Цит. по: <em>Ремизов</em><em> </em><em>А.</em><em> </em><em>М</em>. Собр. соч. М., 2001. Т. 4: Плачужная канава. С. 223. 51 РНБ. Ф 634. № 37. Ср. приведенное в романе «В розовом блеске» впечатление В. В. Роза- нова, который также обратил внимание на «глубину глаз» Ремизовой-Довгелло: «Помните, как в первый раз заглянув ей в глаза, вы, обратясь ко мне, сказали: „Серафима благородная, а мы с тобой…“» (<em>Ремизов</em><em> </em><em>А</em>. В розовом блеске. Нью-Йорк, 1952. С. 285). 52 На вечерней заре 1909 (II). С. 172. 53 Подробнее см.: <em>Обатнина</em><em> </em><em>Е</em>. Земная судьба небожителей в жизни и творчестве Алексея Ремизова // Wiener Slavistisches Jahrbuch. 2018. № 6. S. 16–25. <em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>заре</em><em> </em><em>101</em>

Тема личной вины пронзительно отрефлектирована писателем в повести дважды: под углом зрения человека, добровольно разделяющего муки, которые испытывает «ангельская» душа в своем земном бытии, и в свете ответственности перед ребенком. В первом случае выразителем ремизовского мироощущения стал отец Боброва, готов- ность которого к самопожертвованию ради спасения жены-«небожительницы» описы- вается как молитвенный подвиг, что перекликается с чувством личной посвященности служению близкому человеку более высокой духовной природы, с которым Ремизов относился к жене. Ср. строки письма («Я тебе, деточка, все сделаю. Знаю, что вина во мне заключается. До последнего моего издыхания буду ходить, деточка, за тобою») и сцену из повести: «Стоял отец перед Божьей Матерью и как-то чудно — голова его крепко была вдавлена в плечи, словно силился он поднять неподъемную тяжесть, а когда обернулся, слезы дрожали в глазах. – За мамочку! — виновато сказал отец, — за мамочку, чтобы ей легче было, а мне ничего, мне болезни пускай всякие, я за мамочку».54 Во втором случае чувство личной экзистенциальной вины перенесено на образ Боброва-младшего. Остававшийся всю свою жизнь безучастным к детям-бастардам, воспитывающимся в его доме, он в последние минуты жизни был согрет состраданием приемной дочери. Эта заключительная сцена «Пятой язвы» может быть прочитана как рефлексия проблемы взаимоотношений писателя с собственным ребенком. В 1912 году в творчестве Ремизова интенсивное развитие получила тема «небо- жителей»,55 осторожно заявленная характеристикой матери писателя еще в автобио- графическом романе «Пруд» (1905, 1911). Со всей очевидностью можно утверждать, что в произведениях 1912 года эта тема, главным образом, была инспирирована личной ситуацией Серафимы Павловны, специфически переосмысленной Ремизо- вым, и стимулирована их совместными занятиями древнерусской христианской ми- фологией. Трудно себе представить, чтобы, войдя в мир апокалиптических открове- ний средневековой Руси, писатель мог сохранить психологическую устойчивость к событиям жизни, не ожидая возмездия за беспрепятственное пересечение границ между мирами. Внезапная опасность, подстерегшая его в окрестностях Бобровки (име- ние в Тверской губернии, где фактически была закончена повесть «Пятая язва»),56 за- ставила Ремизова подумать о реальности Инферно. Рассказ об этом происшествии находим в письме к Блоку, написанном в ночь с 26 на 27 июля: «Смотрением божиим был сегодня спасен от напрасной погибели. Много передумал в короткий срок и, стран- но, о сочинении моем и не вспомнил. А как сегодня принялся за исправление неудо- влетворяющих меня страниц. <…>. А случилось так, один я сидел в бричке, ездока настоящего поджидал <…>. Две версты мчали меня кони. Все-таки удержал у деревни Линеи. Так уж, стало быть, надо было, а руки совсем замлели. <…>. Спать я все-таки не могу. Очень уж взлетело, должно быть, за неположенное».57 По-видимому, сюжет падения Боброва из тарантаса, случившийся в подтвержде- ние тотального крушения представлений героя о безупречности своей миссии, появил- ся в тексте последней главы повести «Пятая язва» вследствие этого мистически вос- принятого Ремизовым биографического события лета 1912 года.

54 Цит. по: <em>Ремизов</em><em> </em><em>А.</em><em> </em><em>М</em>. Собр. соч. Т. 4: Плачужная канава. С. 222. 55 Подробнее см.: <em>Обатнина</em><em> </em><em>Е</em>. Земная судьба небожителей в жизни и творчестве Алексея Ремизова. S. 16–25. 56 Анна Алексеевна Рачинская (1855–1916) — общественная деятельница; сестра «муса- гетца» Г. А. Рачинского, следуя традициям своей семьи, на протяжении нескольких поколений создававшей дружеский и родственный круг с представителями отечественной литературно-ху- дожественной элиты, пригласила писателя для отдыха и работы в благоприятных условиях сель- ской местности родового имения Бобровка. В Бобровке Ремизов гостил с 9 по 31 июля 1912 года. Очевидно, что это приглашение привлекало писателя также возможностью познакомиться с ма- териалами богатого семейного архива, хранящегося в имении. Подробнее о Рачинских и их архи- вах см. вступ. статью к публикации: <em>Лухта</em><em> </em><em>А.</em><em> </em><em>В</em>. «Татевский архив» С. А. Рачинского (октябрь — ноябрь 1882 года) // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного ун-та. 2006. Сер. IV: Педагогика. Психология. Вып. 3. С. 165–207. 57 <em>Блок</em><em> </em><em>А.</em><em> </em><em>А.</em><em> </em>Переписка с А. М. Ремизовым. С. 109. <em>102</em><em> </em><em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>заре</em>

Рукопись «На вечерней заре» как авторская редакция писем к жене герметично скрывает сферу глубоко интимных переживаний писателя, связанных как с личной жизнью, так и с творческими муками. Глава, охватывающая события 1912 года, самым неожиданным образом объективирует покаянный мотив, причины которого писатель полностью раскроет только после смерти Серафимы Павловны Ремизовой-Довгелло на страницах романа «В розовом блеске» (1952). Несколько строк из завершающего главу письма, написанного в день рождения супруги, обнаруживают ту латентную сферу биографии писателя, которая позволяет соотнести творческие тексты (повесть «Пятая язва») и реалии его психоэмоциональной жизни. Само по себе такое сближение под- нимает уровень нашего понимания творческого сознания Ремизова над плоскостью рассмотрения его биографии как линейной последовательности фактов и обнаружи- вает более важную для истории литературы «хронологию» творческих «поступков», связанных с утверждением мировоззренческих позиций (история републикации ле- генды «О Страстях Господних») и формированием творческих интенций<em>.</em>

* * * Глава из рукописи «На вечерней заре» и оригиналы писем Ремизова за 1912 год печатаются по автографам, хранящимся в Государственном литературном музее (Ф. 156). Тексты воспроизводятся в соответствии с правилами современной орфогра- фии и пунктуации с сохранением характерных особенностей ремизовского синтаксиса и написания отдельных слов, в редких случаях с восстановлением необходимых зна- ков препинания в угловых скобках. В примечаниях персоналии, прокомментирован- ные в предшествующих публикациях глав (1907–1909), не поясняются. Для удобства чтения в оригиналах писем также в угловых скобках восстановлены фамилии упомянутых лиц. <strong>ПЕТЕР</strong><strong>Б</strong><strong>УРГ</strong> <strong>1912</strong> <strong>Т</strong><strong>авричес</strong><strong>к</strong><strong>ая,</strong><strong> </strong><strong>д<ом></strong><strong> </strong><strong>Х</strong><strong>р</strong><strong>ено</strong><strong>в</strong><strong>а</strong>

Петербург 1912 25 января

10ʹ 6-го. Иванов-Разумник сказал, что к нам до 8-ми придет С. В. Лурье, который собирается с ним в «Шиповник» — в 8 ч<асов>.1 А мне уходить надо к А. В. Руманову.2 Я Лурье объясню все, и пускай подождет в моей комнате, а Иванова-Разумника пустит Броня3 без ¼ 8. И они, соединясь, уйдут в «Шиповник». Очень боюсь я это делать, боюсь, что ты сердиться будешь. А вернусь от Руманова, пойду к Ляцкому.4

[Ляцкий и Руманов в моей судьбе одно: сколько раз я ходил к Руманову («Русское слово») и к Ляцкому («Вестник Европы») и с какой горячей надеждою и всегда бестолку].5

Петербург 1912 на 11 января ½ 4-го утра

Как же мне слово свое держать, что я лягу и засну — и не караулить? Ты у меня одна — одна на свете: и строгая и ласковая, самая одна. И все-то по ночам и стонешь, и ворочаешься, и шепчешь. Нет, уж лучше слово давать буду, а исполнить не могу и не буду. <em>Н</em><em>а </em><em> </em><em>вечерне</em><em>й</em><em> </em><em>заре</em> <em>103</em>

Петербург 1912 12 февраля Лютая зима

Так писульку тебе захотелось написать. Я Наташу видеть хочу, и по снегу в санках прокатиться охота. Боюсь помешать — тебе помешаю, да и тяготиться мною будут. [В Берестовце]. А уж у меня, как замечу, одно старание в тараканью норку прячься. А то я ничего, я с тобою поехал бы. [В Берестовец]. Подумай обо всем этом покрепче. Вспомни прошлую поездку твою. Вспомни, что говорили мне: «Вот хорошо, что ты не поехал!»

Петербург 1912 13 февраля Снежок

И опять тебе писульку пишу. Хочется мне с тобой проехать, и уж и не знаю я, как выживу [в Берестовце]. Вечером готов, а утром, как встану, да как представлю себе, руки опускаются: боюсь и боюсь. Подумай ты, как следует, пообсуди сама с собой хорошенько и мне скажи. Тебя я стесню. Ныть буду, проситься домой ехать. Надоем. И к «немцу» не поезжай: тут лучше, тихо. [С<ерафима> П<авловна> собиралась ехать в Мюнхен к М. В. Сабашниковой и слушать лекции д<окто>р<а> Штейнера].6

<strong>ПЕТЕР</strong><strong>Б</strong><strong>УРГ</strong> <strong>1912</strong> <strong>С<е</strong><strong>р</strong><strong>афима></strong><strong> </strong><strong>П<а</strong><strong>в</strong><strong>ловна></strong><strong> </strong><strong>в</strong><strong> </strong><strong>Финляндии в</strong><strong> </strong><strong>Санат</strong><strong>о</strong><strong>рии</strong><strong> </strong><strong>В</strong><strong>о</strong><strong>лковой,</strong> <strong>У</strong><strong>си-Кир</strong><strong>к</strong><strong>а</strong><strong>7</strong> <strong>А.</strong><strong> </strong><strong>Д.</strong><strong> </strong><strong>Н</strong><strong>ю</strong><strong>р</strong><strong>ен</strong><strong>б</strong><strong>ерг</strong> <strong>М.</strong><strong> </strong><strong>И.</strong><strong> </strong><strong>Т</strong><strong>е</strong><strong>р</strong><strong>ещенко</strong> <strong>Шиповник–Сирин</strong>

Петербург 1912 29–30 апреля 1 ч<ас> н<очи>

Очень я устал и промерз порядочно: так холодно на дворе стало. Открытка тебе от Красильниковой: [Наверно, я спутал, надо читать: Красильщик Любовь Исааковна (Трапезникова)]8 придет она во вторник 1-го утром между 11-ью и 12-тью. Вот, в какой час непоказанный! Письмо очень ласковое. Еще: карандашом на лоскутке: «Пронинский». (Помнишь Пронин приходил и расписался).9 И на том же лоскутке Вера Евг<еньевна> Копельман: просит меня в сборник дать бесплатно, само-собой.10 Не везет мне, все давай бесплатно, а платно — не выходит. Два приглашения в «Бродячую собаку» на 30.IV11 и «Новая жизнь», апрель, с ро- маном Сологуба «Слаще яда».12 Никто больше не был, никто ничего не спрашивал. Кочан-Наталья [Гржебинская прислуга, помогавшая нам, глядела за квартирой, когда мы жили в Уси-Кирке] Вере Евг<еньевне> Копельман на ее вопрос, где мы, сказала вразумительно: «Вышли», а о Финляндии ни слова. Я ей внушил, чтобы и впредь так. Старший Григорий Кузьмич13 зайдет завтра: о прачечной ему уже сказано. Посмо- трит, и завтра скажет. Да, Вера Евг<еньевна> Копельман на стол мне серую мышку положила. Хорошая мышка — можно ее будет Наташе подарить, — с хвостиком, только усов нет, чуть про- биваются. От Волковой (Уси-Кирка)14 на вокзал приехал я за 45 мин<ут> до отхода поез- да; ехал очень быстро, да и часы мои вперед. Только холодно было. Как поедешь, лучше поезжай раньше. Поезд великолепный; воду берет в Уси-Кирке и отходит 20ʹ 10-го. Едет безостановочно до Куокколы, 20 мин<ут> стоит в Белоострове и в Пе- тербург. Ехать было просторно. В Белоострове села дама-немка, «с нервами», как солдат сказал про нее. Она вдруг ни с того, ни с сего начала рассказывать свою биографию и с большими подробностями, а за своей биографией и всех, с кем судьба ее сталкивала. Потом мешо- чек раскрыла и деньги показала — 100 руб<лей>. И вдруг, как вдруг начала, так и за- молкла. Вышла, стала на площадке. И до Петербурга. Если бы она говорила по-русски хорошо, было бы очень занятно, но она едва лопо- чет.

В пути дремал. Голова разболелась. Теперь прошло. Без тебя мушку слышно, тихо в доме. Все мои «зайцы» ждут тебя, говорят: «Вер- нется?» — «Скоро, — говорю, — соберет силы, приедет». Без тебя скучно — по-русски «скучно». И «клопа» не трону и ванну не буду делать, лягу. Желаю тебе сил своих настоящих набраться, крепости, мужества и все одолеть, все победить, ты Довгелло, по-русски — велико-могучий.15 Когда будешь в Петербурге из вагона выходить, осторожнее: я не рассчитал и но- гой ударился. Ногу не повредил, а подумал: тебя предупредить надо, чтобы ты тихонь- ко выходила. Стирка во вторник — 8-го, прачке сказано. Сегодня тепло, так и «пахнет деревами». Но дождь не перестает. 30 апреля Письмо от А. А. Кондратьева:16 о Б. А. Садовском,17 когда к нему подойдем? Как-то ты ночь спала? Чуть перестанет дождь, пойду опущу письмо.

Петербург 1912 с 30.IV–1.V

Будут деньги, диван надо новый завести, уж очень все рыхло стало. Это вчера я присматривался, убирая комнаты к твоему приезду. Был Иванов-Разумник. Да, он тогда так и не понял, что что-то на уме у меня. Он говорит: «будь на месте Шес- това, он такое предложение не решился бы никогда сделать». Уезжает он 10–15 мая.18 Арона [Арон Давидович Нюренберг, доктор]19 едва я «дозвонился». Звонил в час и ему на дом и по указанному №-у, нет и нет. После обеда опять пошел [к соседям Гржебиным]20 и наконец-то. Он сказал, что тебе письмо напишет, что тебе и надо было так поступить. [С<ерафима> П<авловна> лечилась у Нюренберга]. Выходя от Гржебиных, столкнулся с А. Бурнакиным. Он меня раздражает: то ли от самомнения его, то ли его литературная «бессовестность» («Новое время»).21 Заезжал Мих<аил> И<ванович> Терещенко.22 Ездили на Острова,23 а потом к Блоку.24 Терещенко уезжает в среду. И, должно быть, завтра я пойду с ним к П. И. Нера- довскому в музей (Александра III). Нерадовский живет в музее (хранитель музея).25 Напомни рассказать сцену на Каменноостровском и про «небельмейстера».26 Сегодня теплынь. Это после дождя. Кочан-Наталья выставила у меня одну раму. З. И. Гржебин отдал мне 6 руб<лей>, а 4 р<убля> «пообещал» отдать. Сегодня котле- ты, ты предвидела, а на завтра «ножки» — новое мое увлечение. Выписываю тебе латинские названия и перевод. Запомнить трудно, но хотя бы знать приблизительно. Средневековая латынь. [С<ерафима> П<авловна> готовилась к экзамену в Археологич<еском> Институте].27 К Яцимирскому пойду в четверг, отнесу ему книги. [Румынский извод апокри- фов].28 Как-то ты живешь в своем затворе? Писульки от тебя еще нет. Завтра дождусь — завтра узнаю, как живешь ты. До свидания — до свиданья. Писем нет. 1 мая

Петербург 1912 1–2 мая 1 ч<ас> н<очи>

Арон [А. Д. Нюренберг] звонил: спрашивает, получил ли я от тебя писульку? Я сказал, что нет еще: письма долго ходят. Звонил он часов в 5. Дважды я выходил на волю. Пошел и вернулся: такой дождик. А во второй раз и прямо на демонстрацию угодил. Полиции Бог знает сколько и жандармы. Уж я пожа- лел, что и вышел, совсем забыл, что сегодня 1-ое мая. В аптеку рецепт отдал, а уж на- зад, не дожидаясь, прямо на № 4 [трамвай]: «еще руку оторвут!» Удивительное дело, как какая-то барышня с красным флагом шла! Идет — как пьяная шатается. Я ее понимаю, какой взвив и охмеление! И что же ты думаешь, ниче- го не видит, засада-то по<д> носом, на Лиговке. Это около памятника Александру III я видел, как наш трамвай заворачивал. В 11-ь приходил Красильщик [? опять, не Любовь ли это Исааковна?],29 зонтик принес. Я предложил чаю, отказался. Не знаю, правильно ли я поступил, боюсь очень: спрашивает адрес написать тебе. Что же мне было отвечать? Я и сказал. Бога ради, не сердись, никому больше не го- ворил. Уехал З. И. Гржебин в Москву, и вчера Мих<аил> Сем<енович> [Фарбман].30 Те- перь по телефону говорить очень просто. Но 21-го мая приезжает Софья Исаевна [Фарбман]31 с ребенком, и тогда неловко будет. Надо Арона [Нюренберга] предупре- дить будет. Разговаривал по телефону с М. И. Терещенко: он завтра заедет за мной, и вместе поедем в Музей П. И. Нерадовскому. А уезжает он в четверг. Писем не было. Есть тебе книжка от М. Шагинян, ее «труды», тоненькая, цена 40 коп<еек>.32 Ел я сегодня, как полагается, «ножки». А чай пью средний, сразу трудно перехо- дить на <не>крепкий. [В санатории у Волковой давали пожелченную воду под назва- нием «чай»]. Скучно без тебя, очень скучно. Покличешь, покличешь, нет никого. И сижу так. Приборкой уж не занимаюсь. Все тревожусь, как-то ты одна там? Ну, как бы я один без тебя куда-нибудь поехал — далеко? Мы с тобой уж вместе к Наташе поедем,33 а к Анич- кову [на Ждани]34 не хочу. Коган-Наталья другое окно выставила — открыли Весну. Скоро ли ты приедешь! Ну, занимайся. [Экзамен, С<ерафима> П<авловна> готовилась]. Да, после Красильщика заходил «Иоанн» И. А. Новиков,35 из Москвы приехал. О Финляндии я ему ничего, будто ты ушла в Археологический Институт. Еще розовее и елейней. Стихи посвятил «Духу святому», ну не дурак ли?36 От Марьи Гавриловны [Новиковой]37 поклон.

2 мая

Твою писульку получил. Это голова у тебя болит и оттого, что холодно было и от топки: печку давно не топили. Постарайся, подолби, чтобы сбыть [экзамен]. Буду сегодня разговаривать [с Нерадовским], как тебе заниматься рукописными делами. Письмо от Яцимирского — в четверг ждет меня. И из «Литературного Общест- ва»38 приглашение вступить. Только «Новое время» вышло. В хронике говорится, что демонстраций больших не было, но ожидались.39 Сегодня отдание Пасхи,40 завтра Вознесение — твой нелюбимый праздник: Пасха кончилась.

Петербург 1912 2–3 мая

Арон [А. Д. Нюренберг] звонил (только что сел обедать, Юра [Дореомедов] сту- чит<strong>)</strong>.41 Спрашивал, как ты, что пишешь? Я сказал, что голова у тебя болит. А он мне стал рассказывать, как ты 8 билетов выучила — трудных. «Я, говорит, тоже получил». Он тебе напишет. Он говорит, что надо будет тебя лечить: нервы укреплять. Нервы укреплять!? После экзаменов обо всем с тобой переговорит сам. Булочники забастовали, и шрот-брот42 купить нельзя. Говорят, что скоро кончит- ся. А у нас совсем булок нельзя купить — на 8-ую Рождественскую бегала Федоровна [гржебинская кухарка]. Ходил в «Шиповник», толковал о выпуске VIII т<ома> Собр<ания> соч<ине- ний>.43 Там встретил Ив<ана> Ал<ексеевича> Новикова. Был Мих<аил> Ив<анович> Терещенко, Нерадовский, С. Тройницкий [когда-то Сириус, изд<ал> «Пруд» и «Что есть табак?»]44 и двоюродный брат М. И. Терещен- ки.45 Чаем их поил и наливкой. Салфеточки были положены, как ты наказывала, толь- ко они к ним не притронулись. Нерадовский протянул было руку, лапу себе обтереть, но я их положил в кучку, ближе к самовару. Так о штаны и обтерся. Терещенко завтра уезжает и завтра пришлет 800 руб<лей>. Буду ему должен (без отдачи) 1025 руб<лей>. Вернется он 10 и<ю>ня на неделю и начнет переговоры с «Ши- повником» [Издательство «Сирин», переговоры о выкупе меня].46 Предлагает для тебя поговорить в Рукописном Отделении Публичной Библиоте- ки, у него большие знакомства там. Ездил с ним к Нерадовскому в Музей, показывали нам иконы.47 А с Тройницким поеду к Н. П. Лихачеву поговорить о «Хождении Богородицы по мукам».48 Что-нибудь да выйдет. [Ничего не вышло, как всегда, одни разговоры и наркоти- ческие обещания]. Терещенко все хочет сделать, чтобы тебе заниматься и с «пользой». Знающих ру- кописи почти нет никого, и это ценится. [Потом я вспомню уж тут, в Париже, когда С<ерафима> П<авловна> с «пользой» для проф<ессора> Легры словарь делала, и сделала — лежит в моем архиве].49 От И. А. Шляпкина: приглашает к себе 9 мая в Белоостров: если мы не можем, он рукописи привезет до 9-го. Что ему ответить, давай вместе решим.50 Всего тебе хорошего! Занимайся. Теплее стало. В пальто ходить, жарко. Скоро ты уж дома. Получишь это письмо в Санатории? [С<ерафима> П<авловна> вернулась из Уси-Кирки. И начались экзамены в Ар- хеологическом Институте. Все хорошо прошло. И она окончила со званием «Действи- тельного члена Им<ператорского> Арх<еологического> Института. И начинается страда].51

Петербург 1912 4 июля

Поздравляю тебя с Днем твоего рождения.52 Усталый пишу тебе это поздравление. С «фиалкой» — цветом, а что означает, не знаю. Не будь на меня этой хвори напаст- ной,53 пошел бы к Елисе<е>ву, купил бы тебе хоть ягодов каких самых редких — ну, два дорогих абрикоса. Пугает меня, что я как-то обезноживаю и не могу так суетиться, как раньше. Я тебе все сделаю. Знаю, что вина всех твоих страданий во мне заключается. До последнего моего издыхания буду ходить за тобой. [Моя вина — если бы я раньше сообразил, все было б по-другому. Все болезни (пе- чень, а потом, расстройство «центральной нервной системы, как выражались доктора) начинаются с рождения Наташи. За «зеленую ограду» входить С<ерафиме> П<авловне> нельзя было,54 — полнота «жизни» не по ее мере: она родилась совсем другой, непохожей на нас. Через меня она вступила в «жизнь» против свое<й> «при- роды», она не должна была выходить замуж, а я должен был сразу же понять ее душу, да вот не понял и вызвал в общую нашу жизнь «страду»].55

1 Иванов-Разумник. См. о нем: На вечерней заре 1909 (I). С. 187 (прим. 18). Встречи Ива- нова-Разумника с руководством издательства «Шиповник» были связаны с планами организации нового литературно-художественного журнала, в котором ему отводилась должность заведующе- го литературно-критического отдела. См. об этом в письме Иванова-Разумника Ремизову от 26 января 1912 года <strong>(</strong>Письма Р. В. Иванова-Разумника к А. М. Ремизову (1908–1944 гг.) / Публ. Е. Обатниной, В. Г. Белоуса и Ж. Шерона; вступ. заметка и комм. Е. Обатниной и В. Г. Белоуса // Иванов-Разумник. Личность. Творчество. Роль в культуре: Публикации и исследования. СПб., 1998. Вып. II. С. 69<strong>)</strong>. 2 Руманов Аркадий Вениаминович (1878–1960) — журналист, юрист, меценат, коллекцио- нер; в 1907–1916 годах заведовал петербургским отделением московской газеты «Русское слово». Очевидно, еще до личного знакомства с Румановым в газете состоялась единственная публикация трех коротких произведений Ремизова, напечатанных под общим заголовком «Золотые легенды» (1911. 25 дек. № 297. С. 6). Личное знакомство Руманова и Ремизова, очевидно начавшееся при посредничестве Д. В. Философова, относится к началу 1912 года, о чем свидетельствуют и сохра- нившиеся письма Руманова (РНБ. Ф. 634. № 188; ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 3. № 176), первое из которых датировано 1 (14) февраля 1912 года. Ср. также письмо Философова Ремизову от 29 де- кабря 1911 года: «Теперь вот что: Руманов очень просит Вас зайти к нему, в ближайшие дни от 7 до 9. Мне кажется, Вам важно войти с ним в непосредственные отношения» (Переписка А. М. Ремизова и Д. В. Философова / Публ. Е. Р. Обатниной // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2002 год. СПб., 2006. С. 402). См. также: <em>Я</em><em>к</em><em>овлева</em><em> </em><em>Е. </em><em> </em><em>П</em>. 1) «…Душевно Ваш Д. Философов» (Письма Д. В. Философова к А. В. Руманову 1911–1913 гг.) // Философов- ские чтения: Сб. статей первых Философовских чтений. Псков, 2005. С. 163–178; 2) Аркадий Руманов — забытое имя? // Русские евреи во Франции: Статьи, публикации, мемуары и эссе. Иерусалим, 2001. Кн. 1: Журнал в книге. С. 162–176; 3) Автографы поэтов Русского Зарубежья из частного парижского собрания // Зарубежная Россия: 1917–1939. СПб., 2003. Кн. 2. С. 300– 305 (совместно с Д. А. Румановым); 4) Аркадий Руманов и братья Оцупы // Там же. С. 305–312. 3 Прислуга Ремизовых. 4 Ляцкий Евгений Александрович (1868–1942) — критик, историк литературы, этнограф, фольклорист, прозаик. 5 С 1902 года Ляцкий являлся постоянным сотрудником, а с 1906 года — заведующим литературным отделом и ведущим критиком журнала «Вестник Европы» (1866–1918), где Ремизов никогда не публиковался, однако появлялись рецензии на его произведения. См.: <em>М. </em><em> </em><em>Г</em><em>. </em>[Гершензон М. О.]. Алексей Ремизов. Часы. Роман. Изд. Еos. СПб., 1908. С. 174. [Рец.] // Вестник Европы. 1908. Кн. 8. С. 769–771; <em>Адриано</em><em>в</em><em> </em><em>С</em>. Критические наброски // Там же. 1911. Кн. 2. C. 353– 365. В публикуемом письме речь шла о сотрудничестве Ремизова с журналом «Современник», редактором которого Ляцкий был с февраля 1912-го по июль 1913 года. Настойчивые приглашения Ляцкого печатать произведения Ремизова в «Современнике» в 1912 году завершились пуб- ликацией сказки «Покровенная» (Современник. 1912. № 9. С. 3–16). Причиной такого ограни- ченного участия Ремизова в журнале послужили низкие гонорары. См. также обмен мнениями о сотрудничестве в «Современнике» и персонально о Ляцком в переписке Ремизова и Б. Са- довского, частично представленной в публ.: Блок в неизданной переписке и дневниках совре- менников (1898–1921) / Вступ. статья Н. В. Котрелева и З. Г. Минц; публ. Н. В. Котрелева и Р. Д. Ти- менчика // Лит. наследство. 1992. Т. 92: Александр Блок: новые материалы и исследования. Кн. 3. С. 400–401. Досада по поводу Руманова, высказанная в позднем комментарии писателя, относилась, скорее всего, к забытому в деталях эпизоду 1912 года, касающемуся невыплат гонорара и безрезультатных проектов участия Ремизова в серии книг для детей (писателем бы- ло подготовлено шесть детских книжек), заказанных издательством И. Д. Сытина. Ср. отголоски этого эпизода, омраченного пустопорожними обещаниями Руманова как представителя изда- тельства, в его письме, адресованном Ремизову от 16 июня 1912 года: «Чувствую вину небольшую перед Вами <…> со сказками, все-таки, надеюсь очень, выйдет толк» (РНБ. Ф. 634. № 188. Л. 5; фрагмент письма также приводится в публ.: Блок в неизданной переписке и дневниках совре- менников. С. 399). См. также об участии Блока в переговорах с Румановым: Переписка с А. М. Ре- мизовым (1905–1920) / Вступ. статья З. Г. Минц; публ. и комм. А. П. Юловой // Лит. наследство. Т. 92. Кн. 2. С. 103, 105–106. 6 Речь идет о курсе лекций Р. Штайнера «Опыты сверхчувственного. Пути души ко Хри- сту», две из которых были прочитаны в Мюнхене 25 и 27 февраля. Поездка Ремизовой-Довгелло в 1912 году не состоялась. Зато в следующем, 1913 году она провела в Мюнхене неделю (с 24 по 31 августа) и прослушала курс «О мистериях». Этот факт находит подтверждение в записях Андрея Белого (см.: Андрей Белый и антропософия / Публ. Дж. Мальмстада // Минувшее. Исторический альманах. М., 1992. Вып. 6. С. 354). 7 См. прим. 14. 8 Трапезникова Любовь Исаковна (урожд. Красильщик; 1885–1964) — музыкант, последо- вательница учения Р. Штайнера; участвовала в строительстве первого здания Гетеанума (1913– 1919), член Русского антропософского общества (1913–1922). В августе 1913 года Ремизова- Довгелло в компании с Л. И. Трапезниковой и ее мужем Т. Г. Трапезниковым приезжала в Мюнхен для посещения курса лекций Штайнера (см.: Андрей Белый и антропософия. С. 354). 9 Пронин Борис Константинович (1875–1946) — режиссер, театральный деятель, сотруд- ничавший с Вс. Э. Мейерхольдом; создатель петербургских литературных кабаре «Бродячая собака» (31 декабря 1911–1915) и «Привал комедиантов» (1916–1919). В личном архиве Ре- мизова сохранилась записка Пронина от 19 октября 1912 года с приглашением в кабаре «Бродя- чая собака» на вечер польских артистов 20 октября, а также пригласительный билет с грифом «Художественное общество Интимного театра. Подвал „Бродячая собака“» на вечер «Парижский игорный дом на улице луны (1814 год)», устроенный 13 декабря 1912 года в залах на Малой Конюшенной улице, д. 3 (РНБ. Ф. 634. № 176. Л. 1–2). 10 Копельман Вера Евгеньевна (урожд. Беклемишева; 1881–1944) — драматург, литератор; литературный секретарь издательства «Шиповник» и одноименных альманахов; жена издателя С. Ю. Копельмана. 11 Очевидно, речь шла о приглашении на отчетное заседание учредителей кабаре «Бродячая собака», состоявшееся 30 апреля 1912 года (Михайловская пл., 5). Подробнее содержание выступлений см.: <em>Парнис</em><em> </em><em>А. </em><em> </em><em>Е., </em><em> </em><em>Тименчик</em><em> </em><em>Р.</em><em> </em><em>Д</em>. Программы «Бродячей собаки» // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1983. Л., 1985. С. 187. 12 Подразумевается журнал «Новая жизнь» (СПб.; М., 1910–1918), в котором с апреля по ноябрь 1912 года печатался роман Федора Сологуба «Слаще яда». 13 Речь идет о старшем дворнике. 14 Ошибка памяти: деревня, в которой располагался санаторий, называлась Тур-Киля, а бли- жайшая к ней железнодорожная станция — Уусикиркко (ныне Каннельярви). Впервые Ремизовы посетили санаторий, созданный в собственном имении врача-гигиениста Марии Михайловны Волковой (1855–1916), председателя общества охраны здоровья женщин, летом 1909 года (см.: На вечерней заре 1910. С. 71). Специализировавшееся на лечении заболеваний желудочно- кишечного тракта, а также ожирения, это лечебно-профилактическое заведение получило даже название «Санаторий для толстых». Очевидно, С. П. Ремизова-Довгелло, страдавшая болезнью печени и склонностью к полноте, проходила в деревне Тур-Киля лечение по системе Волковой. 15 Этимология фамилии Довгелло добавлена в результате редактирования оригинальных писем во второй половине 1940-х годов. См. Приложение, с. 113. 16 Ср. оригинал письма, в котором указан А. М. Коноплянцев <strong>(</strong>см. о нем: На вечерней заре 1909 (II). С. 190 (прим. 103)<strong>)</strong>. Кондратьев Александр Алексеевич (1876–1967) — поэт-символист, драматург. Кондратьев, углубленно занимаясь мифологией и фольклором, разрабатывал нео- мифологическое направление, а также писал миниатюры в жанре «снов». Подобного рода творческие интенции способствовали контактам с Ремизовым, с которым в 1911–1912 годах завязалась переписка (см.: РНБ. Ф. 634. № 127). 17 Садовской Борис Александрович (наст. фам. Садовский, 1881–1952) — поэт, прозаик, критик и литературовед символистского круга. В июне 1912 года Садовской был приглашен Е. А. Ляцким в журнал «Современник» (см. прим. 5) в качестве заведующего литературным отделом. В 1912 году на страницах «Современника» была помещена подробная рецензия Садовского на тома Собрания сочинений Ремизова, выпущенные издательством «Шиповник» (см.: <em>Садовс</em><em>к</em><em>ой</em><em> </em><em>Б.</em><em> </em>Настоящий: Сочинения Алексея Ремизова. Семь томов. СПб., 1911–1912 // Современник. 1912. № 5. С. 300–309). В конце 1912 года Садовской (по рекомендации Ремизова и Блока) принял на себя заведование литературным отделом газеты «Русская молва». В конце года в этом издании появилась ремизовская сказка «Горе злосчастное» (Русская молва. 1912. 25 дек. № 17. С. 2). 18 Иванов-Разумник собирался в заграничное путешествие, планируя остановиться у Шестова в Швейцарии (Коппе). О каком «предложении» Шестова идет речь, установить не удалось. 19 Нюренберг Арон Давидович (1877–1917) — доктор медицины. См. также главу «Первая смерть» о похоронах Нюренберга в романе «Взвихренная Русь». 20 Издатель З. И. Гржебин с семьей жил на соседней с Таврической — Потемкинской улице (д. 7). 21 О А. А. Бурнакине и, в частности, в связи с его сотрудничеством с реакционной газетой «Новое время» см.: На вечерней заре 1908. С. 151, 162, 171 (прим. 17, 18). 22 Терещенко Михаил Иванович (1886–1956) — потомственный сахарозаводчик, землевла- делец, финансист, общественный деятель, меценат. В 1911 году по предложению Терещенко, занимавшего в 1911–1912 годах должность чиновника особых поручений при Дирекции Императорских театров, Ремизов с осени 1910 года начал работать над либретто балета «Лей- ла», впоследствии оформившегося в драматическое произведение в жанре «русалии» — «Алалей и Лейла». Подробнее об истории создания пьесы см. в комментариях к кн.: <em>Ремизов</em><em> </em><em>А.</em><em> </em><em>М</em>. Собр. соч. СПб., 2016. Т. 12: Русалия. С. 887–903. Аналогичный «театральный» заказ получил также А. А. Блок, задумавший балетное либретто на тему средневековых провансальских романов о трубадурах и рыцарях. Этот замысел воплотился в драме «Роза и крест» (1911–1913). Вместе с сестрами П. И. Терещенко и Е. И. Терещенко в 1912–1915 годах был владельцем книго- издательства «Сирин», выпускавшего помимо собраний сочинений писателей-символистов одноименные альманахи, к участию в которых были привлечены Ремизов и Блок. Подробнее о Терещенко и его гуманитарной и политической деятельности см.: «Сирин» — дневниковая тетрадь А. Ремизова / Предисловие, публ. и прим. А. В. Лаврова // Алексей Ремизов: Ис- следования и материалы: Сб. науч. статей / Отв. ред. А. М. Грачева и А. д’Амелия. СПб.; Салерно, 2003. С. 229–231; Политические деятели России. 1917: Биографический словарь. М., 1993. С. 313– 314; Политические деятели России. Конец XIX — первая треть XX века: Энциклопедия. М., 1996. С. 605–606; <em>Барышни</em><em>к</em><em>ов</em><em> </em><em>М. </em><em> </em><em>Н. </em><em> </em>Деловой мир России: Историко-биографический спра- вочник. СПб., [1998]. C. 352. 23 Речь идет о Каменном, Крестовском, Петровском и Елагином островах в Петербурге, освоение которых с XVIII века осуществлялось по принципу архитектурно-ландшафтных ансамблей. Парковая зона с живописными дачными постройками стала традиционным местом прогулок горожан. 24 Ср. запись в дневнике Блока, свидетельствующую о том, что упомянутых лиц в это время объединяла подготовка новых музыкальных спектаклей в Мариинском театре. В частности, Ремизов работал над балетом по мотивам его книги сказок «Посолонь» (см. прим. 22): «…приехали М. И. Терещенко и А. М. Ремизов. <…> Алексей Михайлович рассказывал нам свой прекрасный балет» (<em>Блок</em><em> </em><em>А</em>. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. 7. С. 141). 25 Нерадовский Петр Иванович (1875–1962) — график, искусствовед, основатель отечествен- ного реставрационного и музейного дела; с 1909 года — хранитель коллекции Русского музея Императора Александра III; в 1912 году занял должность заведующего художественным отделом музея. 26 Небельмейстер — народный неологизм, комически изменяющий звание полицеймейстер в прозвище, образованное от выражения «не смыслит ни бельмеса» (слово «бельмес» происходит от однокоренных глаголов татарского и турецкого языка, означающих «знать»). Сюжет с «не- бельмейстером» описан в шестой главе повести «Пятая язва». 27 Речь идет о выпускных экзаменах в Императорском Санкт-Петербургском Археологи- ческом институте. 28 Яцимирский Александр Иванович (1873–1925) — ученый-филолог, специалист по сла- вянской медиевистике, археограф, переводчик; в 1906–1913 годах — приват-доцент Петер- бургского университета по кафедре славянской филологии. Ремизов, работая над пересказами апокрифических легенд, неоднократно опирался на научные изыскания Яцимирского. Очевидно, личное общение писателя и ученого завязалось во время выхода в свет книги Ремизова «Лимонарь, сиречь Луг духовный» (1907). В 1908 году Яцимирский отозвался на ремизовский эксперимент литературной обработки народных преданий рецензией, в которой был по досто- инству оценен талант писателя «проникаться» народной психологией, создавая аутентичный мир народных верований и представлений. См.: <em>А. </em><em> </em><em>Я. </em><em> </em>[Яцимирский А. И.]. Алексей Ремизов. Лимонарь сиречь Луг Духовный. Издательство «Оры». СПб. 1907. [Рец.] // Исторический вест- ник. 1908. Т. 112. Июнь. С. 1094–1095. Подробнее о контактах Ремизова с Яцимирским см. в монографии: <em>Грачева</em><em> </em><em>А. </em><em> </em><em>М</em>. Алексей Ремизов и древнерусская литература. СПб., 2000 (по указ.). В примечании к тексту письма, помещенного Ремизовым в квадратных скобках при переписывании оригинала в 1940-х годах, вероятнее всего, дана ссылка на запомнившееся писателю издание, опубликованное значительно позднее 1912 года: <em>Яцимирский</em><em> </em><em>А. И. </em><em> </em>Библио- графический обзор апокрифов в южнославянской и русской письменности. Апокрифы ветхо- заветные. Пг., 1921. Вып. 1. 29 См. прим. 8. 30 Фарбман Михаил Семенович (1880–1933) — журналист, официальный владелец изда- тельства «Пантеон», успешная деятельность которого осуществлялась при негласном участии З. И. Гершензона. Подробнее об этом см.: <em>Г</em><em>ол</em><em>лербах</em><em> </em><em>Е.</em><em> </em><em>А</em>. «Год тяжелых испытаний»: И. Ф. Ан- ненский и петербургское издательство «Пантеон» (1907–1912) // Вестник Санкт-Петербургского гос. института культуры. 2012. № 1 (10). С. 68–74. 31 Софья Исаевна Фарбман (урожд. Гржебина; 1880–?), сестра З. И. Гржебина. 32 Шагинян Мариэтта Сергеевна (1888–1982) — поэт, прозаик. Речь идет о литературо- ведческом труде, вышедшем отдельным изданием: <em>Шагинян</em><em> </em><em>М</em>. О блаженстве имущего: поэзия З. Н. Гиппиус. М.: Альциона, [1912]. Подарок книги, посвященной творчеству З. Н. Гиппиус, отчасти был демонстрацией желания 24-летней Шагинян утвердиться в роли ближайшей духовной ученицы Гиппиус. Ее детское соперничество с Ремизовой-Довгелло было подогрето хотя и противоречивыми, но в основе своей дружескими отношениями жены Ремизова и поэтессы. Подробнее см.: Письма Зинаиды Николаевны Гиппиус к Мариэтте Сергеевне Шагинян 1908– 1910 годов. Из частных собраний Е. В. Шагинян и М. В. Гехтмана / Публ. Н. В. Королевой // Зинаида Николаевна Гиппиус: Новые материалы. Исследования. М., 2002. С. 89–140; Письма М. Шагинян к З. Гиппиус // Новый журнал. 1988. Кн. 170. С. 248–280; Кн. 171. С. 170–237; <em>Обатнина</em><em> </em><em>Е</em>. Подруги: один эпизод из истории отношений З. Н. Гиппиус и С. П. Ремизовой- Довгелло // От модернизма к постмодернизму. Русская литература XX–XXI веков: Сб. в честь профессора Халины Вашкелевич / Под ред. А. Скотницкой и Я. Свежего. Kraków, 2014. С. 251– 262 (Seria Rosja. Myśl. Słowo. Obraz. T. XVII). 33 Подразумевается поездка в Берестовец, в родовое имение С. П. Ремизовой-Довгелло, где на попечении матери и сестер жены Ремизова воспитывалась дочь Наташа. 34 Имение Е. В. Аничкова — Ждани, где Ремизов провел две недели в 1910 году. Подробнее см.: На вечерней заре 1910. С. 71. 35 См. о нем: На вечерней заре 1908. С. 174 (прим. 64). 36 Ремарка относится ко времени переписывания текста оригинала в 1940-х годах. Ср. оригинал (наст. публ. С. 115). Речь идет о сборнике Новикова «Духу святому. Первая книга стихов» (М.: «Гриф», 1908). Ср. также аналогичное по реакции упоминание о нем: На вечерней заре 1908. С. 166, 174 (прим. 68). 37 Ошибка в имени. Здесь, а также в оригинале письма подразумевалась Вера Гавриловна Новикова. См. о ней: На вечерней заре 1908. С. 174 (прим. 67). 38 Очевидно, Литературно-художественное общество, созданное в 1906 году при историко- филологическом факультете. Подробнее см.: <em>Шруба</em><em> </em><em>М</em>. Литературные объединения Москвы и Петербурга 1890–1917 годов: Словарь. М., 2014. С. 106. 39 Реакция на события 17 апреля 1912 года, когда на Ленских золотых приисках прави- тельственные войска расстреляли демонстрацию бастовавших рабочих. Кровавая драма вызвала широкий общественный резонанс. Стачка продолжалась до августа 1912 года, после чего свыше 80 % рабочих покинули прииски, а по стране начались массовые митинги и акции протеста, в которых приняли участие более 300 тысяч человек. 40 Литургическое понятие «отдание праздника», также апóдосис (от греч. απóδοσης — от- дача, возвращение), распространяется на все двунадесятые и великие праздники, предполагаю- щие хронологическое развитие литургических событий, и обозначает последний день православ- ного богослужения. 41 Правильно: Дориомедов Юрий (Георгий) Дмитриевич (1908–1944) — спортивный обозреватель, сотрудник газеты «Последние новости», книголюб, знаток санскрита, племянник жены З. И. Гржебина; герой французского Сопротивления, расстрелян вместе с женой Галиной Антоновной (урожд. Ретько) у Аустерлицкого моста в Париже. Ср. также оригинал письма на с. 115. 42 От Schrotbrot (<em>нем.</em>) — хлеб из муки грубого помола. 43 Речь идет о томе сочинений Ремизова под названием «Русальные действа», вышедшем в 1912 году в издательстве «Шиповник». В том же году этот том вместе с предшествующими семью был переиздан в новом оформлении издательством «Сирин». «Сириновский» восьмой том помимо основного содержания (трех драматических произведений Ремизова «Бесовское действо», «Трагедия о Иуде Принце Искариотском», «Действо о Георгии Храбром», а также поэмы «Иуда Предатель») был дополнен авторским библиографическим аппаратом. В конце книги здесь были помещены роспись содержания предшествующих томов и авторские указатели («Азбуковник», «Временник Первый», «Временник Второй») с датировками и выходными дан- ными первых публикаций. 44 Подробнее о нем см.: На вечерней заре 1908. С. 144 (прим. 14). 45 Очевидно, речь идет о Николе <sic!> Александровиче Терещенко (1893–1931), воспитан- нике Киевской 1-й гимназии и Императорского училища правоведения (1916). 46 Процедура выкупа новым издательством «Сирин» прав на выпуск в свет Собраний сочинений Ремизова и Сологуба, принадлежащих с 1910 года издательству «Шиповник», состоялась в октябре 1912 года и описана в дневнике Ремизова. См.: «Сирин» — дневниковая те- традь А. Ремизова. С. 229–247. Разрыв Ремизова с «Шиповником» сопровождался финансовыми разногласиями. В частности, ср. письмо Ремизова И. А. Рязановскому: «Совсем я запутался <…>. Продали меня „Шиповники“, насчитали аванс 1048, 22 к<опейки> и не заплатили 950 руб<лей>. Аванс — долг, который я должен буду заплатить. А на самом-то деле аванса у ме- ня никакого нет. Не верите? Ей-Богу, так. И вот я объявил войну» (РНБ. Ф. 634. № 32. Л. 4). 47 Из письма Терещенко от 16 июня 1912 года явствует, что поводом для визита к Нера- довскому послужил исследовательский интерес Ремизова к апокрифическому сюжету «Хождений Богородицы по мукам». Терещенко писал, подразумевая иконописное «лицевое житие» этого апокрифа: «Сегодня Нерадовский мне звонил, что „лицевое“ хождений Богородицы есть. Он подбирает для Вас и другие копии» (РНБ. Ф. 634. № 215. Л. 7 об.). 48 Лихачев Николай Петрович (1862–1936) — историк, палеограф, специалист по визан- тийской и русской иконописи, сфрагистике и дипломатике; чл.-корр. Академии наук с 1901 года; с 1892 года преподавал в Петербургском Археологическом институте; с 1902 по 1914 год состоял в должности помощника директора Императорской Публичной библиотеки; коллекционер. За «Материалы для истории русского иконописания» (1906) получил Большую Золотую медаль Русского Археологического общества. В этой работе, которую Лихачев написал на основе собственного собрания икон, он на 419 таблицах наглядно показал эволюцию византийского, итало-греческого и древнерусского иконного искусства, прошедшего все разновидности так называемой Новгородской, Псковской, Московской, Строгановской, Ярославской и других школ иконописания. За труд о влиянии итало-греческого искусства на православное иконописание получил Золотую медаль имени графа С. С. Уварова (1912). Об изучении Ремизовым древнерус- ских списков апокрифа о Схождении богородицы в Ад см.: <em>Грачева</em><em> </em><em>А. </em><em> </em><em>М</em>. Алексей Ремизов и древнерусская литература. С. 91–100. 49 Легрa Жюль (Legras J.; 1866–1939) — французский славист; этнограф, описавший свои путешествия по Сибири; в годы Второй мировой войны работал в России в качестве сотрудника отдела службы военной пропаганды при генштабе Министерства обороны Франции; переводчик; автор воспоминаний о встречах с Чеховым и Львом Толстым; издал очерк истории русской литературы: «La littérature en Russie» (Paris, 1929); с 1929 года — профессор русской литературы в Сорбонне. В архиве Легра в Дижоне (Fonds Jules Legras) сохранилось 15 писем Ремизова к нему за 1925–1936 годы (готовятся к печати). 50 В Археологическом институте Серафима Павловна Ремизова-Довгелло специализиро- валась по славяно-русской палеографии у И. А. Шляпкина, с которым познакомился и Ремизов. Благодаря глубокому интересу писателя к апокрифической литературе между ними установи- лись теплые взаимоотношения. Подробнее см.: <em>Грачев</em><em>а</em><em> </em><em>А</em><em>. </em><em> </em><em>М</em>. Алексей Ремизов и древнерус- ская литература. С. 80–91. 9 мая Шляпкин праздновал день рождения в своем доме в Белоостро- ве (поселок под Петербургом на границе с Финляндией), который, по воспоминаниям современ- ников и учеников, представлял собой музей материальной культуры Древней Руси. Описание этого дня, проведенного в доме Шляпкина, среди гостей которого оказался писатель Реми- зов, сохранилось в дневнике курсистки Е. П. Казанович. Публикацию фрагмента см.: Там же. С. 84–87. 51 По Положению 1899 года успешно окончившие двухлетний курс действительные слу- шатели Санкт-Петербургского Императорского Археологического института получали диплом действительного члена института. Ср. письмо Ремизова И. А. Рязановскому от 10 (23) июня 1912 года: «Во-первых строках Вам поклон и благодарность от Серафимы Павловны за книги археологические. Археологический институт она кончила, действительного члена получила, а книги Ваши в порядке лежат у меня, в одну груду сложены» (РНБ. Ф. 634. № 31. Л. 27). 52 Здесь датировка письма указана по старому стилю. 53 Начиная с весны 1912 года началось очередное обострение язвенной болезни; настрое- ние писателя также было подорвано срывом гонорарных выплат. Ср. письмо Блока Руманову, написанное в начале июня: «Ремизову дозарезу нужны деньги — 600 р., которые полагаются за книжки. Он опять плохо себя чувствует, необходимо ему уехать, отдохнуть, он здесь ни попра- виться, ни работать не может» (цит. по: Блок в неизданной переписке и дневниках современни- ков. С. 399). См. также прим. 5. 54 Раскрытие метафоры «зеленая ограда» см. в главе «За зеленой оградой» романа Ремизова «В розовом блеске» (1952), посвященного жизни Серафимы Павловны Ремизовой-Довгелло. 55 Внутренние мотивы этого письма исследованы в статье: <em>Обатнина</em><em> </em><em>Е</em>. Земная судьба небожителей в жизни и творчестве Алексея Ремизова // Wiener Slavistisches Jahrbuch. 2018. № 6. S. 16–25.

Деточка! <em>ПРИЛОЖЕНИЕ</em> <strong>1</strong>

№ 1 25.I Сейчас (10-ть 6-го) ушел Ив<анов->Разумн<ик>. Он сказал, что к нам до 8-и при- дет Лурье, который с ним собирается в «Шиповник» — в 8 ч<асов> вечера. А мне уходить надо, к Руманову. Я Лурье расскажу все и попрошу посидеть в моей комнате, и накажу Р<азумника> Вас<ильевича> пустить без ¼ 8-ь. Очень боюсь я это делать, боюсь, что ты сердиться будешь. Вернувшись от Руманова, пойду к Ляцкому.

А к Ляцкому пришлешь. А. Ремизов.

на 11.I. ½ 4-го

Деточка, как же мне слово свое держать, спать ложиться, не караулить. Ведь ты у меня, деточка, одна на свете, и строгая и ласковая, самая одна. И все по ночам <1 сло- во нрзб. — <em>Е.</em><em> </em><em>О.</em>, <em>А.</em><em> </em><em>У</em><em>.</em>>… Нет, уж лучше, слово давать буду, а исполнять не буду. А. Р.

<strong>2</strong>

Так писульку тебе захотелось написать.

№ 2 12.11.1912 Лютая зима Я, деточка, Наташу видеть хочу, и по снегу в санках прокатиться охота. Боюсь помешать — тебе помешаю, да и тяготиться мною будут. А уж у меня, как замечу, одно старание: хоть в тараканью норку прячься. А то я ничего, я с тобою поехал бы. Подумай обо всем этом покрепче. Вспомни прошлую поездку твою. Вспомни, что говорила мне. Ты говорила мне: «Вот хорошо, что ты не поехал!». А. Р<емизо >в

<strong>3</strong>

И опять тебе писульку, деточка, пишу.

№ 3 13.II.1912 Снежок Хочется мне с тобой проехать, да уж и не знаю я, как выживу. Вечером готов. А утром, как встану, да как представлю себе, руки опускаются: боюсь и боюсь. По- думай ты, как следует, пообсуди сама с собой хорошенько и мне скажи. Тебя я стесню. Ныть буду все время, проситься домой ехать назад. Надоем тебе. И к немцу не поезжай, деточка, тут лучше тихо.

А. Ремизов.

<strong>4</strong> № 1 29 на 30-е апр<еля> 1912 1 ч<ас> н<очи>

Дорогая моя деточка, очень я устал и промерз порядочно: холодно на дворе стало. Есть тебе открытка тебе от Красильникова <Л. И. Красильщик>. Придет она во вторник 1-ого утром между 11<-тью> и 12-тью. Вот в какой час непоказанный. Письмо очень ласковое. Затем карандашом на бумаге «Пронинской». (Помнишь, Пронин приходил и расписался). Так на этой бумаге Вера Евгеньевна написала, что заходила и видеть хо- тела и просит меня в сборник дать бесплатно, само собою. Не везет мне, все давай бес- платно, а платно — не выходит. Ну, еще есть приглашения 2-а в «Брод<ячую> собаку» на 30.IV и Н<овая> жизнь книжка, апрельская с романом Сологуба «Слаще яда». Больше ничего. Никто больше не был, никто ничего не спрашивал. Кочан-Ната- лья сказала В<ере> Е<вгеньевне>, что вышли, насчет отъезда в Финляндию ничего не сказала. Ну я ей внушил, чтобы и впредь так было. Григорий Кузьмич (старший) зайдет завтра, о прачечной ему уже сказано. Посмот- рит он и завтра скажет. Да, на стол мне мышку серую положила В<ера> Е<вгеньевна>. Хорошая, можно ее будет Наташе подарить, когда поедешь, с хвостиком, только усов нет.

Приехал я за 45 мин<ут> до отхода поезда. Ехал очень быстро, и часы мои вперед идут. Но холодно было. (Как поедешь назад, лучше поезжай раньше). Поезд вели- колепный: он воду берет в Уси-Кирке и отходит 20ʹ десятого. Идет безостановочно до Куоккалы, потом стоит 20ʹ в Белоострове и в Петербург. Ехать было просторно. В Белоострове села немка «с нервами», как солдат сказал про нее. Она вдруг начала рассказывать свою биографию и с большими подробностя- ми, и биографию всех лиц, с которыми судьба ее сталкивала. Потом мешочек раскрыла и деньги показала, 100 руб<лей>, потом вдруг замолчала и вышла, стала на площад- ке — под Петербургом. Если бы она говорила по-русски хорошо, было бы очень занят- но, но она едва лопочет. Вот и все, дремал в пути, и голова болела. Теперь прошло. Без тебя, деточка, муш- ку слышно. Тихо сейчас в доме. Все мои зайцы ждут тебя — «Когда, говорят, вернет- ся? — Скоро, — говорю, — соберет силы, приедет!» Без тебя, деточка, скучно. По-русски «скучно». Клопа не трону сегодня, и ванну не буду делать, лягу. Ну, желаю тебе, сил своих настоящих набраться, крепости и мужества и все одо- леть, все победить, деточка. А. Ремизов

Когда будешь в Петерб<урге> из вагона выходить, осторожнее: я не рассчитал и ногой ударился. Ногу не повредил, а подумал: тебя предупредить надо, чтобы ты тихонько выходила. Сейчас пошел дождь. Стучит, как осенью. Стирка во вторник — 8-ого, прачке сказано. 30.IV.1912 Сегодня тепло, так и «пахнет деревами». Но дождь не перестает. Письмо от А. М. Коноплянцева. О Садовском пишет, когда к нему пойдем. Как-то ты, деточка, ночь спала: чуть перестанет дождь, пойду, опущу это письмо. А. Ремизов

<strong>5</strong> № 2 12 ч<асов> с 30.IV на 1.V Будут деньги: диван надо новый завести, уж очень все рыхло стало. Был Ив<анов-> Разумник. Да, деточка, он тогда так и понял, что что-то на уме у меня. Он говорит, что, будь на месте Шестова, он такое предложение не решился бы никогда сделать. Уезжает он числа 10–15 мая. Арону едва я дозвонился. Звонил в 1 ч<ас>, и ему на дом и по № указанному, нет и нет. После обеда опять пошел и дозвонился. Он сказал, что тебе письмо написал, что, по его мнению, так и надо было поступить. А выходя от Гржебиных, я столкнулся с Бурнакиным. Просидел он с полчаса и ушел, а за ним Ив<анов->Разум<ник>. Ушел Ив<анов->Разумник, Терещенко приехал. Ездили на Острова и к Блоку. Терещенко уезжает в среду. И, должно быть, завтра я пойду к Нерадовскому с ним в музей. Не- радовский — в музее живет. Напомни рассказать тебе сцену, которую я видел на Ка- менноостровском и затем про «небельмейстера». Сегодня теплая погода. После дождя стало очень тепло. Кочан <Наталья, прислуга> выставила у меня одну раму. Гржебин отдал 6 руб<лей>, а 4 р<убля> пообещал отдать. Ел я сегодня котлеты, ты уж пред- видела, а на завтра заказал «ножки». На след<ующем> листке выписываю тебе латинские названия и перевод к ним. Запоминать по латыни трудно, знать бы приблизительно рус<ское> название. Многое из латинского — средневековая латынь. К Яцимирск<ому> пойду в четверг, отнесу ему книги. Как-то ты, деточка, жи- вешь в своем затворе? Писульки от тебя еще нет. Завтра дождусь, завтра узнаю, как живешь ты. До свидания, детяточка моя, до свиданья. А. Ремизов

Писем нет, деточка. 1 мая

<strong>6</strong> № 3 1.V на 2.V 1-ый час ночи

Арон <Арон Давидович Нюренберг> звонил, спрашивал, получил ли я от тебя, деточка, писульку? Я сказал, что не получал еще: письма долго ходят. И обещал ему сказать, как получу. Звонил Арон часов в 5-ь. Дважды я выходил сегодня: пошел первый раз и вернулся, такой дождик был. А во второй раз пошел и прямо на демонстрацию угодил: полиции, Бог знает, сколько и жандармов. Уж я пожалел, что и вышел: совсем забыл, что сегодня 1 мая. В аптеку отдать рецепт отдал, а уж назад прямо сел на № 4. «Еще руку оторвут!» Удивительное дело, как какая-то барышня с красным флагом шла, — идет, как пьяная, шатается. И что же ты, думаешь, засады-то не видит, а она на Лиговке. Это около памятника Ал<ександру> III я видел, когда наш трамвай заворачивал. В 11-ь приходил Красильщик, зонтик принес. Предлагал чаю, — отказался. Не знаю, правильно ли я поступил (боюсь очень): спрашивает адрес, чтобы тебе написать. Ну что же мне было ответить, я и сказал. Бога ради, не сердись. Никому больше не говорил. Сегодня уехал Гржебин в Москву, а вчера Мих<аил> Сем<енович Лурье>. Теперь по телефону говорить очень просто. Но 21-ого V приезжает Софья Исаевна <Фарбман> с ребенком, и тогда уж неловко будет. Надо Арона предупредить будет. Разговаривал по телефону с Мих<аилом> Иван<овичем Терещенко>. Он завтра заедет за мной и вместе поедем к Нерадовскому. А уезжает он в четверг. Писем не было. Есть тебе книжка от Шагинян, ее труды, тоненькая книжечка, цена 40 к<опеек>. Ел я сегодня ножки. Чай пью средний. Сразу трудно переходить на некрепкий. «Скучно» без тебя, деточка, очень «скуч- но». Покличешь, покличешь, нет никого. Ну и сижу так. Приборкой не занимаюсь. Я все тревожусь, как-то ты, деточка, одна там. Ну, как бы я один без тебя куда-нибудь поехал далеко. Деточка, мы с тобой уж вместе к Наташе поедем, а к Аничкову не хочу. Кочан другое окно выставил — открыли весну. Скоро ли ты, деточка, приедешь! Ну, детяточка, занимайся. А. Ремизов

Да, деточка, после Красильщика, заходил Иоанн Новиков <И. А. Новиков>. Приехал из Москвы. Я ему ничего о Финл<яндии> не сказал, ты будто ушла в Архео- лог<ический> инст<итут>. Еще розовее сделал<ся>. От Марьи Гавриловны <ошиб- ка: Вера Гавриловна Новикова> поклон передал тебе.

2.V Твою писульку получил. Это голова у тебя болит и оттого, что холодно было и от топки: печку, должно быть, давно не топили, и от всяких порошков. Постарайся, де- точка, подолби, чтобы сбыть. Сегодня я буду разговаривать, как тебе заниматься вся- кими рукописными делами. Получил я письмо от Яцимирского — в четверг ждет меня и из «Литературн<ого> Общ<ества>» — приглашение поступить в него. Только «Н<овое> В<ремя>» сегодня вышло. В отчете хроники говорится, что де- монстраций больших не было, ожидали только. Сегодня отдание Пасхи, завтра Вознесение. Ну, крепись, деточка. Скоро уж домой тебе ехать. А. Ремизов

<strong>7</strong> № 4 2.V на 3.V

Арон звонил (только что сел обедать, мальчик стучит). Спрашивал, как ты, что пишешь. Я сказал, деточка, что голова у тебя болит, а он мне стал рассказывать, как ты 8 билетов выучила трудных. «Я — говорит — тоже получил». Он еще тебе напишет. Говорил мне, что надо тебя будет лечить — нервы укре- плять. После экзаменов обо всем с тобою поговорит сам. Булочники забастовали, и шрот-брот купить нельзя. Ну, говорят, что это скоро кончится. А у нас совсем булок нельзя купить — на 8-ую Рожд<ественскую> бегала соседняя кухарка — Федоровна. Ходил в Шиповник насчет все VIII тома разговаривал. Ивана Алексеевича Но- викова там встретил и чаем его напоил. Был Мих<аил> Ива<нович Терещенко>, Нерадовск<ий>, Тройницкий и дво- юрод<ный> брат Мих<аила> Иван<овича>. Чаем их поил и наливкой и бубликами угощал. Салфеточки были положены, как ты наказывала. Мих<аил> Иван<ович> сначала один был. Завтра уезжает. Кланяется тебе. За- втра пришлет 800 р<у>б<лей>. И я буду ему должен, стало быть, 1025 р<у>б<лей>. Приедет он 10 июня на неделю и начнет переговоры. Он еще предлагает в <em>ру</em><em>к</em><em>описном </em><em>отделении</em><em> </em>Публич<ной> Библиотеки, у него есть большие знакомства там. Ездил с ним к Нерадовскому в Музей, показывал мне всякие иконы. А с Тройницким поеду знакомиться с Лихачевым, о «Хождении по мукам» разго- варивать. Деточка, что-нибудь да выйдет. Мих<аил> Ив<анович> все хочет сделать, чтобы тебе заниматься и с пользою. Слышу, что знающих рукописи почти нет никого, и это ценят. Получил от Шляпкина письмо, приглашает нас к себе 9-ого мая в Белоостров. Если мы не можем приехать, он рукописи привезет до 9-ого. Что ему ответить, давай вместе решим. Ну, всего тебе хорошего, деточка моя. Занимайся. Теплее стало, в пальто ходить — даже жарко. Скоро ты уж дома. Получишь это письмо в санатории? А. Ремизов

4.VII.1912

Лапа, деточка, поздравляю тебя с Днем Твоего рождения! Усталый пишу тебе по- здравление это. Не будь этой хвори напастной, купил бы я тебе хоть ягодов каких са- мых редких, ну, две штуки дорогих абрикосов. Пугает меня в положении моем, что я как-то обезноживаю и не могу так суетить- ся, как раньше. Я тебе, деточка, все сделаю. Знаю, что вина во мне заключается. До последнего моего издыхания буду ходить, деточка, за тобою. А. Ремизов